— Я… Я с вами… Конечно, я с вами! — вжавшись в спинку кресла, пропищал несчастный.
Несколько бесконечных мгновений Дамбалла угрожающе созерцал человека, беспомощно распластанного под его нечеловечески мощным вниманием.
— Тогда иди приберись, — ледяным тоном приказал Геннадий, резко распрямился и пошел прочь из приемной. — И не смей больше включать музыку или еще как-то отвлекаться, когда я работаю. В следующий раз будешь мне ассистировать. А окажешься плохим учеником, я тебя понижу… в должности. До полного нуля, — обернувшись у самой двери, сухо вымолвил Дамбалла.
— Да… Слушаюсь… — одними губами ответил Эрик.
— Фу-у-у-у… — выдохнул он в закрывшуюся за Дамбаллой дверь. — До чего же больно… Думал сдохну… — расстегнув пиджак, он потер левую сторону груди. — Будто ножом все изрезал, гад. А ведь всего лишь смотрел.
Тяжело поднявшись с кресла, с трудом, морщась от глубокой внутренней боли, Эрик снял пиджак и рубашку. Поднеся к груди медальон-зеркало, он в ужасе уставился на зловеще-красное пятно, расплывающееся на ней.
— О, нет… — простонал он, судорожно вцепившись наманикюренными пальцами в золотых драконов на обратной стороне зеркала и не сводя взгляда с отраженного в нем кровавого пятна на груди. Разливающееся под кожей, с каждым мгновением оно приобретало все более и более насыщенный багровый цвет и определенную форму. Обреченно закрыв глаза и уронив медальон на пол, Эрик опустился в свое дорогое дизайнерское кресло. — А на что другое я рассчитывал, когда сам подписывал с ними контакт? — спросил сам себя секретарь, бессильно свесив холеные руки вдоль кресла. — Хорошо, что я могу идти с ними. Что мне это предложено. Стать таким же, как они. Разве не на это я соглашался ради всех этих благ? Но как же больно убивать все человеческое в себе… И как же страшно лишиться того, что у меня уже есть…
Лицо Дамбаллы, отчетливо проступившее в красном пятне на груди сидевшего в кресле Эрика и столь же четко отражавшееся в валяющемся на полу и обращенном к потолку зеркале, расплылось в злорадной и одновременно равнодушной ухмылке.
Кроваво-черный шар раскрылся лепестками гигантского, монструозно-красивого цветка, обнажив сияющую белым светом сердцевину. Обожженные внезапно полыхнувшей вспышкой белого сияния лепестки вздрогнули и разлетелись по багровому песку. Притянутые друг к другу невидимой силой, они превратились в крылатую чудовищную тень, которая столь же стремительно, как появилась, исчезла за дальним барханом.
— Боже… — прошептала сквозь слезы распластанная на горячем песке Анника. — Что это было?
Сияющий белый купол, простершийся над ней, заискрился радужными бликами и собрался в облако белоснежного света.
— Ты пережила встречу с кроваво-черной тенью и ты молодец, — мягко проговорила Амелия, подлетев к лицу девушки. — Тени всегда оживляют наши воспоминания. Если мы выживаем при их нападении, разумеется. Можно сказать, в момент атаки они становятся нашими воспоминаниями. Они становятся частью души. И тем-то они и опасны. Проникая в душу, они могут высосать всю ее силу. Ты же знаешь, что сила души — в ее опыте и в отношении к нему. В его восприятии. В конечном итоге в восприятии себя.
— Я… я чувствую себя мертвой… — еле слышно вымолвила Анника.
— О, нет, ты стала как раз еще более живой, — горячо возразила Амелия. — Ты же ее победила. Мы ее победили. В данном сражении мы одержали верх.
— Господи, как я ненавижу его! — сглатывая неудержимо подступающие слезы, прошептала Анника и закрыла глаза.
— Не надо! — попытался успокоить ее ангел. — Ты привлечешь…
— Да мне плевать, кого я привлеку! — вскочив с песка, с вызовом закричала Анника в багровую пустыню сквозь налипшие на лицо длинные спутанные волосы. — Он насиловал меня шесть лет, стоило мне проявить хоть малейшее неповиновение! И заставлял спать со всеми заказчиками! Он расхитил, уничтожил мою творческую силу! Он… он разрушил меня психически! И потом убил!!!
Отчетливая точка, возникшая на горизонте, с ужасающей скоростью увеличивалась не в размерах, но в своей глубине, наливаясь невероятно непроницаемой чернотой.
— О, нет! — горестно воскликнула Амелия. — Черная тень атакует нас! Она идет издалека, но у нас очень мало времени! Ты можешь погибнуть по-настоящему!
— Ты что? Решила сдаться? — с горечью вопросил ангел девушку, свернувшуюся калачиком на песке. — Нет уж, так не пойдет! Анника, я помогу тебе. Но основную работу должна сделать ты сама. Ты слышишь меня? АННИКА!
Зависнув над замершей в позе зародыша Анникой, Амелия осыпала ее разноцветными искрами. Отведя скрюченные руки от лица, девушка перевернулась на спину, а затем села, расправив плечи, и с вызовом посмотрела на Амелию.
— Слышу, — твердо произнесла она. — Что я должна сделать?
— Ты должна простить тот поступок Геннадия…
— Нет! — яростно завопила девушка в облако света. — НЕТ, НЕТ и НЕТ! Это выше моих сил!
По багровому песку быстро поползли черные лоскуты, вырастая из неудержимо увеличивающейся мглистой точки на пунктирной линии горизонта.
— Тень отбрасывает тень… Она множится! Если мы не одолеем ее, погибнем не только мы… Анника, сосредоточься. Сейчас я помогу тебе, — тихо сказала Амелия. Раскрывшись сияющим полотном белого света, она обернула собой дрожащую девушку. — Поднимись над горькими воспоминаниями и болью. Ты не есть они. Ты — гораздо больше.
— Я не могу… Я не могу… Лучше я умру… Пусть я умру… — всхлипывая и дико озираясь вокруг, повторяла Анника.
— Слушай свое сердце, Анника, — голос Амелии, ласковый и настойчивый, лился на перекошенную от страха и ярости девушку пленительно прекрасной мелодией. — Проникни в самую его суть. Туда, где остался свет. Его много, поверь мне. Вспомни свое мужество и щедрость. Вспомни, кого ты любила… Ты ведь любила…
— Я люблю… я и сейчас люблю… — прижав руки к груди, словно желая спрятать от посторонних глаз что-то очень ценное и хрупкое, прошептала девушка.
— Да… — мягкие переливы ангельского голоса вплетались в воспоминания, похороненные под слоем привычного негатива, воскрешая истинную память души. — Вспомни, кого ты любишь.
— Мама… — прошептала сквозь непрестанно набегающие слезы девушка. — Моя мама… она думает, я известная певица. Она так рада за меня… Она умрет, если узнает…
— Вы с мамой очень близки… — пробуждаемый внутренний свет засиял в глазах Анники вновь проживаемой ею, пусть и забытой, но оттого не менее живой любовью. Голос Амелии стал громче и зазвучал музыкой обновленной красоты. — Она дала тебе жизнь. Почувствуй теперь ее сердце. Почувствуй ее любовь к тебе и гордость за тебя… Она любит тебя такой, какая ты есть… Сердце матери всегда чувствует истину…
— Мама… — протянув руки навстречу лицу матери, улыбающемуся ей из белого сияющего облака, воскликнула Анника.
— Милая моя, — глаза матери засияли ярче окружающего их белоснежного света. — Я всегда принимаю тебя такой, какая ты есть. Ты для меня лучшая в мире, моя кровиночка! Моя родная девочка. Мой ребенок.