– Дорогой мой ученик, ты разве не догадался, что я совершил сделку с ним? Я думал, увидев, как мы беседуем, ты обо всем…
– Сделку?
– Да. Запугать слугу невозможно, подкупить – тоже. Но со слугами можно сотрудничать, если сотрудничество это во благо Древу и паломникам. Так вот, я убедил его в том, что рассказать тебе, Зил, о том, что твои мать и сестра побывали в Древе, а потом были захвачены полукровками, это благо. Потому что в таком случае у тебя будет хоть какая-то надежда на то, что они живы.
– Так они живы?!
– Я сказал слуге, что они погибли, а ты этого не знаешь, и что теперь твоя жизнь пошла наперекосяк, и узнай ты о гибели родных, тотчас сам умрешь. А так – семья исчезла в землях полукровок, туда ты точно не пойдешь, поэтому соврать тебе – благо. Вот поэтому слуга подыграл мне. А уж там-то ты сам придумал, что твоих самок ублюдки увели в Минаполис, чтобы заточить их в Инкубаторе до самой смерти.
– Сволочь, – Зил не услышал уверенности в своем голосе.
– Нет. Я всего лишь твой учитель. Тот, кто дал тебе базовые знания.
Столько всего навалилось, столько… Все обдумать, понять, осознать и – главное! – принять, пустить в себя и позволить стать частью жизни, новой жизни… Не получалось, не хотелось, проще ведь было отринуть и быть прежним собой, привычным и таким родным, и не знать себя настоящего, и заставить себя забыть о том, что узнал тут, лежа на треклятом диване!..
– Лучше бы вы пытали меня. Разрежьте меня на органы. Полукровки, говорят, едят печень чистяков, а наши сердца для вас – лучшее лакомство. Окорока мои, ноги мои, давайте-ка на вертел, и в камин их, в камин! Пусть хорошо прожарятся! Соли и специй не жалейте, но и слишком много не надо!.. – Зил сам не заметил, как сорвался на крик, как и не заметил, когда это его всего успели обсыпать мелом, так что хищная сетчатка его больше не держала и медленно не обгладывала.
Леший сел на диване. Генерал Барес – отец? отец?!! – опустился рядом с ним и, ласково улыбаясь, заговорил о том, что родимое пятно на руке Зила – это на самом деле настолько редкий прибор, состоящий из наночипов, что никто из полукровок раньше его не видел, но все знали, что однажды Инкубатор срастит «птицу» с одним из новорожденных малышей… Эти наночипы на руке Зила вроде тех, что заставляют мертвецов ходить и нападать на людей, но сложнее. Еще он рассказал, что слишком много знаний за короткий промежуток времени ни один мозг не выдержит, даже такой замечательный и особенный мозг, как у Зила, так что следующая порция информации будет сжатой, с блокированием и отсечением всякого ненужного и лишнего.
– И помни, сынок, я тебя люблю.
Зила передернуло от этих слов генерала.
И все же он не воспротивился, когда Барес сам себе проткнул когтем палец, – не такие уж и тупые у него коготки – и вдавил ранку в родимое пятно Зила. «Птицу» – прибор, понимаешь! – рептилус заранее тщательно очистил тряпкой и водой от крови Фелиса.
На этот раз Зил не исчез, не растворился в ином сознании. Нет, он вполне ощущал себя и знал, что находится в одном помещении с полукровками. Он понимал, что он – это он, а не кто-то другой, но при этом еще и видел, слышал и осязал то, что случилось с Баресом много лет назад, и теперь он знал то, что знал сам Барес.
Он, Зил, помнил, как его, тогда еще полковника Бареса, отправили проинспектировать Инкубатор. «Там случилась уж очень подозрительная серия самоубийств самок, надо бы проверить. Справишься?» – «А то!». Был светлый теплый день, в городе пахло жареным мясом, улицы были чисто выметены. У него, Бареса, было отличное настроение, он недавно получил повышение, и дело ему представлялось ерундовым: всего-то надо с грозным видом отчитать обслугу, пройтись по помещениям и пообещать, если впредь будет бардак, наказать всех без разбору, наплевав на справедливость.
Случилось так, как он, Барес, планировал: испуганные рожи, прямо-таки умоляющие, чтобы на них повысили голос, а потом – гулкие шаги по стерильно чистому полу вдоль рядов родовых капсул, в которых содержались беременные самки, к телам которых были подведены шланги с питательными жидкостями, шланги, отводящие отходы жизнедеятельности и, наоборот, подводящие к плодам в животах то, что станет основой жизни малышей, их видовой особенностью. Уже засобиравшись к выходу, Барес услышал крик. «Что это?» – «Не обращайте внимания, полковник. Это в карантине. Там такое постоянно. Пополнение бунтует, но наши самок быстро обламывают». И полковнику Баресу уйти бы, поверив сопровождавшему его спецу, но ему вдруг показалось странным, что заточенные в родильные камеры самки, где они не могут даже пальцем пошевелить, каким-то образом сумели лишить жизни не только себя, но и будущих наследников спасителей. И он решительно отправился к дверям карантина.
Вот за этими дверями полковник Барес и встретил мать Зила.
Сидя на диване непонятно где – где он, а? где?! – и одновременно будучи в карантине Инкубатора, Зил смотрел на свою мать глазами тайгера-полукровки. Он, Зил, видел перед собой юную девушку, она была младше даже, наверное, Лариссы. Такая же, как Ларисса, светловолосая, с такими же фиалковыми глазами. Худенькая, испуганная, заплаканная, она при этом не выглядела сломленной. Как же Зил был на нее похож: лоб, изгиб бровей, подбородок… Да все вообще! Кроме, разве что, оттопыренных ушей. И еще – она действительно была красива. Зил понял, почему она так поразила Бареса, почему он сразу влюбился.
– Да, сынок, это была любовь с первого взгляда. И не только с моей стороны – да-да, твоя мама тотчас на меня запала. Вот только увидела перед собой такого статного полосатого красавца – и!.. Да ты ведь не знаешь еще, кем была твоя мать…
– А кем она была? – Зил с трудом разлепил пересохшие, растрескавшиеся губы. Люто хотелось пить, очень-очень хотелось. Перед ним все еще стояла его мать, его новая старая мать, его настоящая мать, та мать, которая его родила. Стояла – и смотрела ему прямо в глаза, то есть в глаза Бареса. Смотрела то ли с укором, то ли с надеждой. – Так что скажешь… папочка? Она была самкой, предназначенной только для одного – до самой смерти рожать детей от ублюдков, ведь так, да?!
– Она была княжной.
– Что?..
Яркие фиалковые глаза, хрупкая фигура, и взгляд. Взгляд – властный. Взгляд девушки, не привыкшей к отказам, но уверенной, что все вокруг живут лишь ради нее и готовы пасть ниц, только того ей захочется. Зил почувствовал, – или же это когда-то, много лет назад, почувствовал Барес?! – что хочет встать перед ней на колени и рыдать, рыдать, рыдать, и подчиняться, идти за ней хоть на край света, совершать ради нее самые безумные поступки – радость для него, счастье…
– Она – родная дочь прежнего владыки Моса.
– Сестра Мора?
– Разве я так сказал? У тебя же нет проблем со слухом, сынок? Твоя мать – родная дочь прежнего князя, княжна. Ее выкрали прямо из…
Мать рыдает у тебя на плече, ее тельце содрогается, ее слезы обжигают твою – твою ли?! – кожу. Она никак не может остановиться, хотя ты гладишь ее по спине – гладкой, удивительно гладкой и такой приятной на ощупь, что… Тут Зил попытался не ощущать, отринуть, и – спасибо! – вроде получилось, впору перевести дух. Отодвинувшись, всхлипывая, мама – будущая мама! или прошлая?!.. – говорит: «Это был следопыт, его зовут Сыч. Он служил моему отцу. Он предал отца, его наняли, чтобы убить меня». «Кто нанял?» – «Эта… новая жена отца, эта тварь, это порождение земель за границами Разведанных Территорий, именно оттуда она явилась, там ее родина» – «Ну же, ну что ты такое говоришь? Успокойся, все хорошо, все будет хорошо…» – «Ты – не веришь – мне?!..» – «Ну что ты, конечно, верю». – «Отец должен был признать мое право на власть, но он не успел, вечером накануне его лучший следопыт, это жалкий урод – ха-ха! – по имени Сыч пробрался в мои покои, чтобы убить меня» – «И что, у него получилось?» – вопрос задан с иронией, ведь понятно, что нет, что вот она, жертва убийства, жива и здорова. «Да». Тишина, темно, слышится трудное дыхание. «Да?» – «Следопыт должен был выкрасть меня из отцовского замка и, убив, спрятать мое тело так, чтобы никто и никогда его не нашел. Следопыты ведь умеют не только разыскивать чужие следы, но и надежно, как никто другой, прятать свои». Темно, стоны, жужжание комара. Зилу хочется отвернуться, не видеть, не слышать, но он не может, проколотый палец Бареса прижат к «птице», будто прирос к родимому пятну, которое на самом деле не пятно, а что-то особенное, если верить Фелису, что-то достойное восхищения. «Он выполнил задание моей мачехи лишь наполовину: выкрал – да, но нет, не убил. Под покровом лесовника, в такой жуткой чащобе, что туда не заходят даже самые отчаянные медвежары, он предложил мне жизнь в обмен на…» – «На что? Не молчи, ну же?» – «На взаимность». Никаких больше стонов, тишина нарушается лишь напряженным отрывистым сопением. «Так я узнала, что верный следопыт отца влюблен в меня, и что он просил моей руки, но отец посмеялся над ним, решив, что следопыт просто шутит».