Последнее предложение было произнесено с грустью, и Клара понимала, что так оно и есть.
Может быть, Отшельника все же убила одна из этих женщин? Но зачем? Что могло заставить их сделать это? И что она знает о них?
– Вы знаете, что Шарли теперь начал говорить? – сменила тему Жена. – И всё благодаря доктору Жильберу. Он приходит раз в неделю и работает с ним.
– Как это мило с его стороны, – раздался мужской голос от дверей.
Женщины повернулись.
В дверях стоял Марк Жильбер, высокий, длинноногий, его светлые волосы были коротко подстрижены, голубые глаза смотрели пронзительно.
– Шарли теперь может говорить «гоо» и «строо», – с воодушевлением сказала Жена.
– Примите мои поздравления, – улыбнулся Марк.
В его словах слышались сарказм и удивление.
Клара насторожилась. Проникнуться ненавистью к этому человеку было проще простого.
Она пыталась проникнуться к нему симпатией ради Доминик, но ничего из этого не получилось.
– Я помню, мое первое слово было «пу», – сказала она Жене, которая смущенно смотрела на Марка.
– «Пу»? – переспросила Мирна, нарушая неловкую тишину. – И что это значило?
Клара рассмеялась:
– Я пыталась сказать «песик». А получалось «пу». Потом это стало моим прозвищем, и долгие годы меня так и называли. Отец до сих пор иногда называет меня Пу. У вашего отца было для вас прозвище, когда вы росли? – спросила Клара у Марка, пытаясь снять напряжение.
– Он редко бывал дома. А потом вообще исчез – и делу конец. Так что нет, не было у него никакого прозвища для меня.
Напряжение стало еще сильнее.
– А теперь говорят, что он нашел другую семью. – Марк уставился на Жену.
«Значит, вот оно что, – подумала Клара. – Ревность».
Жена смотрела на Марка, и Клара увидела, как румянец залил ее щеки. Марк улыбнулся и вышел.
– Извините… – начала Доминик, повернувшись к Жене.
– Ничего. В том, что он сказал, есть свой смысл. Старик без ума от вашего свекра. Я думаю, он видит в нем нечто вроде суррогатного деда для Шарля.
– А его собственный отец не заходит?
– Нет. Он умер, когда Старик был еще мальчишкой.
– Наверно, умер довольно молодым, – сказала Мирна. – Несчастный случай?
– Как-то весной он вышел на речной лед, а тот оказался не таким прочным, как он рассчитывал.
Она замолчала, но этого было вполне достаточно. Все в комнате понимали, что случилось дальше. Лед под ногами хрустнул, пошел трещинками, человек посмотрел вниз. Остановился. Замер.
Каким далеким должен казаться берег, когда ты стоишь на тонком льду.
– Его нашли? – спросила Мирна.
Жена покачала головой:
– Я думаю, это хуже всего. Мать Старика до сих пор ждет мужа.
– О боже, – простонала Клара.
– А Старик? – спросила Мирна.
– Считает ли он его живым? Нет, слава богу, но он не думает, что это был несчастный случай.
И Клара тоже не думала. Ей это казалось преднамеренным. Все знали, что ходить по льду весной – это все равно что звать смерть.
И лед, конечно, проломился под ногами его отца, как тот и рассчитывал, но его сын в тот день тоже потерял опору под ногами. А Винсент Жильбер восстановил справедливость. Святой мерзавец пришел на помощь Шарлю и помог Старику. Но какой ценой?
Не отзвук ли этого слышала она несколько минут назад в голове Марка Жильбера? Не сарказм, а тоненькую трещинку?
– А ваши родители, Клара? – спросила Доминик, наливая еще чая. – Они живы?
– Отец жив. Мать умерла несколько лет назад.
– Вам ее не хватает?
«Хороший вопрос, – подумала Клара. – Не хватает ли мне ее?»
– Иногда. У нее был Альцгеймер к концу жизни. – Увидев их лица, она поспешила сказать: – Нет-нет. Последние несколько лет были чуть ли не лучшими в нашей с ней жизни.
– Это когда она впала в слабоумие? – спросила Доминик.
– Вообще-то, это было каким-то чудом. Она забыла все: свой адрес, своих сестер. Забыла отца, даже нас забыла. Но еще она забыла, что такое злиться. Это было замечательно. – Клара улыбнулась. – Такое облегчение. Она не могла вспомнить длинный список своих претензий. Она стала такой легкой в общении.
Она забыла, что такое любовь, но забыла и что такое ненависть. Клара была рада такой сделке.
Женщины в комнате болтали о любви, о детстве, о потере родителей, о мистере Споке, о хороших книгах, что они читали.
Они были как дружная семья. А к ланчу готовы были встретить зимний день. Клара шла домой с крошками в волосах, чувствуя на губах вкус ромашки. Она думала об отце Старика, вмерзшем во время. И о выражении лица Марка Жильбера, когда появилась трещина.
Арман Гамаш сидел в пекарне Пайяра на рю Сен-Жан и просматривал дневник Огюстена Рено. Анри свернулся под столом, а снаружи люди шли сквозь снег и мороз, втянув голову в плечи.
Какая связь могла быть между Шиники, этим священником, отрекшимся от сана, и археологом-любителем Огюстеном Рено? Гамаш вглядывался в экзальтированные пометы Рено, в восклицательные знаки и кружки, которыми он обвел имена четырех человек: Шина, ДжД, Патрика, О’Мары. Кружки такие яростные, что перо чуть не порвало бумагу. А ниже – каталожные номера.
9-8499.
9-8572.
Эти номера почти наверняка относились к книгам, проданным библиотекой. Книгам, полученным в дар от экономки Шиники и больше века пролежавшим в подвале. Пока Огюстен Рено не купил их у Алена Дусе, владельца магазинчика старой книги. Двумя частями. Первая – летом, вторая – несколько недель назад.
Что было в этих книгах?
Что такого было у Шиники, что привело в возбуждение Огюстена Рено?
Гамаш отпил горячий шоколад.
Это наверняка имело какое-то отношение к Шамплейну, но священник ничуть не интересовался основателем Квебека.
Шин, Патрик, О’Мара, ДжД. 18…
Если Шиники во время смерти в 1899 году было девяносто, то родился он в 1809-м. Мог ли этот номер означать 1809? Или 1899? Возможно. Но что это давало Гамашу?
Ничего.
Он прищурился.
Внимательнее вгляделся в 1809, потом захлопнул свою записную книжку, допил горячий напиток, положил деньги на столик и вместе с Анри поспешил на холод. Делая широкие шаги, он видел, как на его глазах увеличивается в размерах базилика.
На углу он помедлил, оставаясь в своем мире, где снег и лютый мороз не доставали его. В мире, в котором Шамплейн умер и был похоронен недавно, а потом и перезахоронен.