Он выбрался из автомобиля, разумеется, шарахнув от злости дверцей, и пошел к песочнице. Алена проводила его задумчивым взглядом.
Стоило Нестерову приблизиться к песочнице, как женщины повернулись к нему, с откровенным удовольствием отрешившись от материнских забот, и заговорили наперебой, так что Нестеров едва успевал головой вертеть, воспринимая информацию то от одной, то от другой добровольной помощницы. Бабенки так и ели его глазами, ну а он улыбался направо и налево и выглядел совершенно иначе, чем тот напряженный, недовольный, насмешливый человек, который только что сидел рядом с Аленой. Обаятельный, оказывается, мужчина этот Нестеров!
Алена посмотрела на мобильник. Телефон молчал. И еще неизвестно, сколько он будет молчать. Ужасно хотелось, чтобы Муравьев позвонил прямо сейчас, чтобы Алене Дмитриевой удалось обставить Нестерова и его добровольных осведомительниц, но… Может быть, Муравьев исполнит ее просьбу только к вечеру. Или завтра. Или вообще не озаботится ее исполнением…
А что, если Инну загрузить? У председателя коллегии адвокатов Нижегородского района имеются самые неожиданные источники информации… А впрочем, нет. У султана не просят мешочек риса. Инна может дать сведения поинтересней, чем список Лен, живущих в каком-то облезлом доме на окраине Сормова! Толиков, Холстин, Юровский – как связаны эти люди? Нестеров вскользь упомянул о деле, которое их когда-то объединяло, но в подробности вдаваться не стал и, такое впечатление, не собирается. А Алене интересно!
Она нажала на цифру 2, потом на звездочку, и на дисплее высветилась фотография подруги, а потом раздался и ее голос:
– Алло?
– Иннуль, привет. Как жизнь?
– В трудах и заботах.
Голос Инны звучал так утомленно, что если бы у Алены Дмитриевой была совесть, она непременно помешала бы ей продолжать разговор. Однако совести у нашей писательницы, честно говоря, не имелось в наличии, поэтому вопрос все же был задан:
– Иннуль, тебе что-нибудь говорят фамилии Холстин, Юровский, Толиков, Нестеров? И еще – Лютов?
– Про Холстина я слышала, – проговорила Инна. – Это какой-то богатый москвич, который в Нижнем все подряд скупает. А про остальных никакой информации.
– Иннуль, а нельзя что-нибудь пособирать, по сусекам поскрести? – искательно промурлыкала Алена.
– В принципе, можно, почему нет… Только, Ален, ты скажи, тебе это жизненно-важно-срочно?
– Не то чтобы, – осторожно ответила Алена и тут же пожалела, что не соврала, потому что Инна категорично сказала:
– Тогда, извини, займусь этим немного погодя. Не сердись, но у меня цейтнот ужасный, дел очень много, я просто головы не поднимаю. Клиентка моя меня заездила, такая зануда эта Леонида…
– Леонида?! – воскликнула Алена. – Слушай, я ее знаю! Она такая огромная, как шкаф, со стула свешивается, когда сидит…
– Ой, нет! – простонала Инна. – У нее только имя громоздкое, как шкаф, со стула свешивается, а она такая маленькая, мышеподобная, даже как комарик, в смысле, комариха. И так же неотвязно жужжит и зудит, зудит и жужжит… И всех кусает, всюду суется, со всеми ссорится. Не жизнь у меня теперь, а сплошная проблема! Помнишь, я тебе говорила о бригаде строителей, с которой она судится? Теперь она затевает процесс с домоуправлением, районной поликлиникой, бассейном «Дельфин», с турфирмой, с магазином «Рамстор», с рестораном «Виталич» и еще не знаю с кем… И я должна все эти дела вести, иски составлять… Затрахала она меня! Но я денег хочу, как ворон крови, вот и вожусь с ней.
– Короче, тебе не до меня, – грустно констатировала Алена.
– Пока да, – так же грустно призналась Инна и, торопливо попрощавшись, отключилась.
Да, в нашем мире никому ни до кого нет дела! Хотя… нет, это правило нельзя назвать общепринятым. Вон в той компании в песочнице дела обстоят совершенно иначе. Нестеров улыбается, мамашки болтают, как нанятые… Никто из них не обращает внимания на ветерок, который так и вздымает конфетные бумажки, высохшие окурки, обрывки газет, полиэтиленовые и бумажные пакеты, которые мечутся по двору и то оседают в песочнице, то вновь вздымаются в вышину, словно стаи каких-то урбанистических мутантов.
У Алены вдруг свело горло в припадке мизантропии.
«Ненавижу этих клуш, этих молодых, преждевременно расплывшихся, опустившихся дур, – с отвращением подумала она, глядя на неряшливых молодух. – Почему они водят своих чадушек в эти ужасные, заплеванные, записанные (не от слова писа’ть, а от слова пи’сать!), загаженные, замусоренные песочницы, утыканные окурками? Почему позволяют малышам играть, ковыряться ручонками в этом дерьме? Других песочниц и детских площадок нет, скажете вы, и те, что в центре, и те что на окраинах, одинаково замусорены, а добиться от районных (городских, областных, федеральных) властей регулярной (да хоть бы и нерегулярной, хоть бы и раз в год!) уборки – столь же реально, как добиться от Романа Абрамовича пострижения в соловецкие монахи. Но сами мамы и папы, куда они смотрят? Почему открывают на этих же песочницах и детских площадках пивные бутылки, бросая крышки под ноги? И это их собственные окурки торчат из песка, их пластиковые бутылки и полиэтиленовые пакеты валяются на газонах, это они матерятся умиленно, глядя на своих сопливых отпрысков… Всемилостивый Боже, как матерятся на улицах Нижнего Новгорода! Все – мужчины и женщины, взрослые и подростки, юные красавицы и убогие сморчки мужеского пола! Присутствие детей на руках или в колясках родителей не останавливает. Неужели они не знают, что человек, который вырос на помойке, будет всю жизнь видеть в помойке эталон жизни и другим его не просто пропагандировать, но и навязывать? Новое поколение нашей страны будет жить в демократических помойках, и все последующие поколения – тоже…»
Принять вовсе уж глобальные масштабы Алениной мизантропии помешало возвращение Нестерова. Вид у него был довольнехонький!
– Ну, Муравьев еще не звонил? – спросил он возбужденно. – Ну и не надо. Я все узнал. Интересующую нас особу зовут…
Тут телефон, который Алена держала в руке, зазвонил. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности! Глянула на дисплей – и чуть не подпрыгнула снова, на сей раз от радости.
– Да, Лев Иванович, еще раз здравствуйте, – сказала, бросив на Нестерова небрежно-торжествующий взгляд.
– Еще раз, – буркнул тот. – У меня есть информация для вас. Пять человек. Будете записывать или эсэмэску вам сбросить?
– Лучше эсэмэску, Лев Иванович. Спасибо большущее! – пламенно воскликнула Алена.