– Нет, не в этом дело. Просто ты проводишь лучшее лето в своей жизни, а у меня оно – самое худшее. Этот отель… Ты заметила, как у нас мало гостей.
Эйвери окинула взглядом широкий бассейн под балконами дюжины пустых номеров:
– Ты говорила, что все здесь переустроишь, и я думала…
Клаудия фыркнула:
– Не будет никакого переустройства. Денежек на это нет. Отель почти банкрот. Последнее время я работала как проклятая, но на все просто рук не хватает.
– А что ж ты раньше молчала?
– Не хотела портить тебе настроение. А мои родители пальцем о палец не ударили, чтобы мне помочь. Ума не проложу, что еще можно сделать.
От грустного взгляда голубых глаз Клаудии у Эйвери заныло под ложечкой.
– Люк же классный рекламщик. Неужели он ничего не может придумать?
– Этот робот только что прислал мне имейл. – Клаудия показала свой мобильник. – Он поставил мне ультиматум. Или рассчитаться со всеми долгами, или передать отель под его управление.
– Что?
– Он хочет сделать оформление в стиле Кон-Тики с баром у бассейна, для двадцати-с-чем-то-летних выпивох, чтобы все ходили в парео и тому подобное.
– Не может быть.
– Он уже все подсчитал, составил бизнес-план.
– Но «Тропикана» совсем для таких игрищ не подходит. Все его планы – просто дешевка. Смешно. Как пообещать круиз на теплоходе без морской болезни.
– Вот именно! Ты здесь была два раза и все прекрасно понимаешь. А он здесь вырос и по-прежнему… – Она не смогла подобрать нужного слова.
– Болван.
Клаудия фыркнула. А потом опять заплакала, но не так горько, как минуту назад.
– А не ты ли с ним когда-то гуляла на закате по берегу?
– Вовремя поняла свою ошибку, – заметила Эйвери.
– К счастью для Джоны.
Да, к счастью для Джоны? Но сейчас ей некогда было над этим размышлять. Она и так виновата перед Клаудией. Хороша подруга! Давно надо было им поговорить, вместе наверняка что-нибудь бы придумали.
Эйвери погладила Клаудию по руке.
– Что я могу для тебя сделать?
– Ничего.
– Я много знаю и умею, если на то пошло. Свой диплом с отличием не за красивые глазки получила.
– Времени в обрез.
– Не обязательно все ставить с ног на голову. А с Люком можно поговорить. Надо его убедить, чтобы дал тебе отсрочку.
В глазах Клаудии блеснул огонек надежды.
– Но ты слишком занята.
– Чем это?
– Джоной.
– Смешная девчонка, – обыграла Эйвери название старого фильма с Барброй Стрейзанд.
Клаудия улыбнулась сквозь слезы.
– Клаудия, я не брошу тебя ради горячей летней любви. Мы с тобой как одна семья.
А семья – прежде всего. Сколько раз она слышала это от своей матери. Дескать, совсем ты отбилась от рук, доченька, давай-ка возвращайся в мое полное подчинение. Однако на сей раз ее подруга действительно нуждалась в помощи.
Наконец Клаудия улыбнулась по-настоящему:
– Эта любовь правда такая горячая, как мне видится?
– Еще горячее. Тем не менее я в твоем распоряжении. Что тебе поможет?
Тяжело вздохнув и оглядев почти безлюдный двор отеля, Клаудия промолвила:
– Чудо.
– Вечеринка, – повторил Джона за Эйвери, которая использовала его теплую голую грудь как подушку. Они лежали рядом в широком гамаке, натянутом между двумя пальмами на берегу у подножия холма, а морские волны лениво плескались у темных скал.
– Не просто вечеринка. – Эйвери блаженно вздохнула. – А званый вечер. Я же из Нью-Йорка, мистер Норт. И почти каждый август проводила в респектабельном Хэмптонсе. Ты не поверишь, во сколько благотворительных советов входит моя мать. Я – спец по связям с общественностью и рекламе. Так что, мистер Норт, прекрасно знаю, как все организовать.
Забавно, что именно такой вечер вынудил ее удрать в Австралию. А для того чтобы вдохнуть новую жизнь в «Тропикану», требовался званый вечер, каких здешние места еще не знали.
– Между прочим, это ты, милый Джона, навел меня на такую мысль.
– Что-то сомневаюсь, – проворчал он, а его перекатистый голос резонировал в его груди.
– Помнишь, как ты говорил мне, что ваша бухта – не просто череда отелей для туристов, а все вы здесь как родные? Так почему бы нам не собрать всех ради общего дела? Пригласим земляков, которые сейчас пользуются влиянием. И сыграем на слабой струнке каждого человека, любви к местам детства. Пусть купят благотворительные билеты, и у Клаудии дела сразу пойдут на лад. Мы добьемся, чтобы «Тропикана» снова заняла достойное место на туристических картах!
Он поднял голову, взял ее за подбородок и взглянул ей в глаза, явно не столь взволнованные, как у Клод.
– Исходя из твоих слов, ты в следующие две недели будешь занята.
О, отчего же?
– Немного.
– Хмм, – прогудел он и прижался к ней плотнее.
Но хотя она всем телом тянулась к нему, жаждала каждую секундочку лета провести в его объятиях, сделать его фанатом бейсбола – «Вперед, Янкиз», – любоваться его дружбой с Халлом и отдаваться неведомым ей прежде ощущениям, – Клаудия оставалась ее старой подругой. Таким образом, и в тысячах миль от дома она оказалась между двух огней – чувством долга и зовом сердца.
В прошлом всегда побеждало чувство долга. Безусловно. Едва у нее начинали завязываться с кем-то романтические отношения – мать была тут как тут. Почему-то у нее тут же случались нервные срывы, о чем она немедленно информировала дочь по телефону. Но теперь, вдали от эпицентра тех страстей, она понимала, что всегда была счастлива помочь матери. Потому что нет ничего хуже, чем причинить боль самому родному человеку на свете.
Но здесь, сейчас впервые выбор зависел только от нее. Помощь Клаудии в трудную минуту не требовала чрезмерных усилий, хотя с Джоной не хотелось расставаться ни на секунду.
– Я буду занята, – сказала она, прижимаясь к нему всем телом, – но не все время.
Услышав ее разъяснения, Джона медленно провел пальцем по ее обнаженной спине, отчего по ее коже пробежали мурашки.
– Думаю, до моего отъезда у нас будет еще немало дней, подобных сегодняшнему, – добавила она.
Его рука остановилась, и она почувствовала, как он напрягся, на сей раз как-то нехорошо. Она повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Он двигал желваками, а в его глазах блестели серебристые огоньки.
Она тихо вздохнула и призадумалась. Они никогда не говорили о ее отъезде, просто незачем было поднимать эту тему. Жили сегодняшним днем, не задумывались о будущем. Да и как о нем думать, если она от одного его взгляда наполнялась сладкой истомой и болью одновременно, если все в ней вдруг загоралось так, что она едва дышала.