– Женщины, уверенные в себе, никогда не смотрят так, как вы! Как бы безобразны и глупы они ни были, если с мужьями у них все в порядке, в их взгляде ясно видишь тщеславную мысль: я любима, избранна, я – великолепна!
Наталья Васильевна только вздохнула.
– Женя, вы умны и наблюдательны, недаром я зову вас к себе на работу, но вы ведь сами сказали – так думают те, кто не очень красив и совсем не умен.
– Так думают все без исключения – и красивые, и дурнушки. А вы – при всей вашей красоте и уме, – вы не востребованны, не спорьте! И ваш муж вас не любит. Иначе у вас было бы другое лицо. Но я не стану сейчас настаивать. Вот когда я стану настоящим хирургом, я за вами приеду, и тогда мы посмотрим!
– Ну, Женя… – После его горячих слов Наташа смутилась. – Не говорите ерунды! Ведь вы же умненький мальчик. У меня есть муж. Я его люблю. А у вас будет скоро совсем другая жизнь. – Она даже подняла руку, чтобы погладить его по голове, как маленького, но он вырвался от нее резким движением.
Она не хотела быть с ним жестокой. Она видела, он не такой, как все. Значит, действительно пострадал в детстве из-за любви. Ах, мальчик, скинуть бы действительно пятнадцать лет! Как тогда, в юности, ей не хватало кого-нибудь, похожего на тебя. Может быть, все могло бы получиться именно с ним. А теперь поезд ушел. Надо выкинуть из головы глупые мысли. Еще не хватало испортить жизнь этому мальчику.
А «мальчик» между тем заявил:
– Да вы вечно одна. Где же ваш муж? Эй, му-у-уж! Ты где? Вы, как льдинка, всегда боитесь упасть и разбиться. Как вот эта белая фарфоровая чашка. Смотрите, я чуть-чуть подтолкну ее, и она разлетится на мелкие куски!
– Перестаньте! Поставьте чашку на место! – Она рассердилась.
– Да вас во всем институте, кроме меня, любит еще только один человек. Нирыбанимясо. Но он уже стар, ему семьдесят лет. Вам ведь на самом деле хорошо и спокойно только с ним. Я уже давно это знаю.
– Откуда?
– Наблюдал тысячу раз! Когда вы сидите рядом с ним на совещаниях, на банкетах, у вас совсем другое лицо! Как у маленькой девочки, когда она рядом с добрым папой! Я один раз даже видел, что он держал вас за руку!
Она нахмурилась.
– Ну, хватит, Женя! Не болтайте глупостей. Я этого не люблю. Со временем вся ваша блажь пройдет. Тогда возвращайтесь. Знайте, что я всегда вас возьму. Из всех молодых людей вы действительно мой самый лучший, самый талантливый ученик.
Он в исступлении чуть не звезданул стулом об стенку, но сдержался. Лишь отшвырнул его и быстрыми шагами подошел к ней.
– Вы не хотите понять, что я уже взрослый! Я окончил институт, и вы мне не преподаватель. Вы – женщина! – И с этими словами он быстро наклонился над ней и, обняв ее крепко, припечатал к стулу мальчишеским, напористым поцелуем. И, хлопнув дверью, ушел.
Наталья Васильевна же посидела в недоумении, посмотрев на дверь.
«Пора убирать с морды тоску! А то вот попала в глупейшее положение».
Она тряхнула головой и приняла такой вид, будто читала последний номер журнала «Immunology». За обложкой этих журналов она пряталась всю свою взрослую жизнь.
А однажды вправду случился вечер, когда Жене показалось, что в их отношениях произошел перелом. Этот вечер он называл в своей памяти длинно: «Вечер, когда Наталья Васильевна попросила проводить ее домой, и мы с ней в парке кормили белок».
Была еще одна встреча на юге. Но о той он старался не думать. Она случилась уже потом, когда он служил в армии, и была сопряжена с обманом. Обман Женя давно простил, понял, что по-другому и быть не могло, но весь тот день и последующую за ним ночь помнил плохо. Настолько они получились сумбурны и фантастичны. А вот прогулку в парке он помнил отчетливо и по сей день. Больше того, испытывал парком всех своих знакомых девушек. Водил их на то самое место, где был с ней. Смотрел, как они себя поведут, прислушивался, не екнет ли его сердце. Но с девушками его сердце молчало, а ум сожалел, что вместо них нет с ним рядом Натальи Васильевны. Были у его знакомых девушек розовые мордашки, остренькие грудки, кругленькие попки, но похожей на Наталью Васильевну среди них не нашлось. Ну что ж тут было делать, где же ему было взять вторую такую?
Он стал приглядываться к тем, что постарше. Он смотрел на женщин возраста Наташи в метро, в магазинах, в театре. Все равно это было не то. Те оказались еще хуже молоденьких – грубые, безразличные, усталые, озабоченные. Однажды он случайно попал на модную выставку в салоне. Выставлялись антикварные вещи. Евгений смотрел не на вещи, на женщин. Их лица не были ни грубыми, ни усталыми. Но Женю поразило, что у них был такой вид, будто их только что купили или, наоборот, выставили на продажу. Это были холеные, красивые лица. Лица, полные достоинства. Но это выглядело еще хуже, чем в метро. Он ушел с выставки, слонялся по старым московским улицам и вспоминал Наташино лицо, когда она что-нибудь писала, или разговаривала с больными, или смеялась с сотрудниками. Такого заинтересованного, нежного, одухотворенного лица не было ни у кого в мире. Но больше всего он любил наблюдать за ней, когда она работала в библиотеке. Она не умела «скачивать», не гуляла по Интернету. Наташа до сих пор ходила в библиотеку. Однажды она призналась ему, что еще в молодости, когда испытывала недостижимую любовь к одному человеку, она лечилась от нее в библиотеке.
– И вам помогло? – спросил ее Женя.
– А как же! И вам советую, – засмеялась она.
Он мог бы сделать ей любую ксерокопию, отпечатать любой материал, но она не хотела. Любила сама работать в зале.
– Я видела на двери читального зала библиотеки в Оксфорде табличку – «Книги из зала выносить запрещено», – как-то рассказала Наталья Васильевна аспирантам. – И все, кто там работает, даже нобелевские лауреаты, даже особы королевской крови, все сидят в общем читальном зале. Так что я тоже посижу.
В Жениных глазах это, безусловно, приблизило ее к особам королевской крови. Он тогда садился неподалеку, так, чтобы Наташа не заметила, и украдкой за ней наблюдал. Она могла читать какую-нибудь статью и улыбаться. Или бережно, с любовью поглаживать страницы. Терпеливо и аккуратно на протяжении многих лет она составляла библиографию. Эти карточки и сейчас были перед ним, сложенные по разделам в специально сделанных ящиках.
В тот день, который Евгений помнил и называл так длинно, из библиотеки они пошли вместе. Наталья сама пригласила его проводить ее, у нее была тяжелая сумка. Он рассказывал ей всякую чепуху, она хохотала – у нее было прекрасное настроение, в журнальной статье она нашла то, что искала. И вдруг она сама взяла его под руку и пошла, стараясь попасть с ним в ногу своими мелкими шагами. (Мелкие шаги – это тоже было следствие работы над собой. В юности Наташа скакала, как лошадь.) А потом они вошли в парк. Был сентябрь, но еще светло и тепло. Мягкое солнце бабьего лета освещало стволы деревьев, а под ногами расстилался золотистый ковер. Женя попросил разрешения сфотографировать Наталью Васильевну. Она встала под дерево и зачем-то раскрыла зонтик. Зонтик был в цвет осени – желто-оранжевый с синей каймой. Ее лицо будто покрылось золотой пудрой. Он собрал ей букет кленовых листьев, и фотография получилась хоть в «Elle». Женя потом сделал их две. Одну, большую, подарил ей на память, и Наталья даже сказала, что поместит ее в рамку и поставит на свой стол в кабинете. А другую он сделал совсем маленькую и всегда носил с собой в записной книжке. Большую фотографию он, кстати, позже никогда у нее не видел, а спросить, где она, стеснялся.