Из всех, кто слушал выступление президента, больше остальных, разумеется, горевал доктор Моше Чейсен. Как только прозвучали первые слова Тайбора Риса, его охватил приступ отчаяния – он рыдал, обливался слезами, причитал, рвал на себе одежду, и жена не могла его утешить.
– Это нечестно, – твердил он, когда его слушался язык. – Я не хотел причинить ему зло. Как так вышло? Почему так вышло? Я не хотел ему навредить! – И снова плакал.
Президент отправил Кристианов в Холломен на вертолете, пообещав, что вернет их в Вашингтон в среду, когда на Арлингтонском кладбище состоится прощание с Джошуа и его погребение. Из аэропорта в дом 1047 по Дубовой улице их доставила машина, и рано утром в субботу они уже были у себя. Джеймс открыл дверь, и они оказались в пространстве, залитом белым светом, который струился на весеннее буйство цветов в гостиной. В отсутствие Мэри растения не пострадали – о них вызвалась заботиться Маргарет Келли и сдержала слово. Неподвижный воздух был пронизан мягким ароматом.
– Мэри с Мартой, наверное, до завтра не появятся, – предположил Джеймс.
– Бедняжки, – всплеснула руками не пролившая ни слезинки мать. – Каково им было узнать о смерти Джошуа в то время, когда мы никак не могли их поддержать!
– Я заварю кофе, – предложила Мириам. Она не могла ни сидеть, ни думать, ни смотреть на лица родных.
– Что мы теперь будем делать? – спросила мать, обращаясь не к Джеймсу, а к Эндрю, который стоял рядом, положив руку ей на плечо.
– Будем продолжать. Работа не закончена. Это только начало. Нам надо продолжать.
– Ох, Дрю, – поежился Джеймс. – Без него нам придется трудно. Некому будет направлять.
– Будет легче, – возразил брат.
– Может быть, и так, – подумав, согласился Джеймс. – Будет легче.
Все трое – мать и два брата – хорошо понимали друг друга.
Новость о смерти Джошуа застала Марту и Мэри в поезде. Сначала Мэри обиделась на Эндрю за жестокость, с которой он обошелся с ней и Мартой, но пока отчаянно спешила на поезд и одновременно утешала его жену, успела остыть. А когда они оказались в вагоне, скорее благодарила его, чем ругала. Поезд тащился, как имеют обыкновение тащиться все поезда, и, поскольку Марш тысячелетия продолжался, был почти пустым. В девять вечера они прибыли в Филадельфию и снова встали у перрона. Пустая платформа поражала своей неухоженной унылостью – ни одного человека, зато повсюду следы его жизнедеятельности. На внешней стене зала ожидания красиво и витиевато выведен крик человеческой души, не дождавшейся помощи Джошуа: «Все достало!»
«И ты туда же, бедная смертная птичка!» – подумала Мэри, почувствовав, как у нее заныло сердце.
По вокзальной трансляции ясный и четкий голос делал объявление, но диктор говорил не из станционной студии, а из местного отделения Эн-би-си. В длинном пустом вагоне Мэри и Марта слушали, как он рассказывал о смерти Джошуа Кристиана.
Марта безвольно и грузно повалилась на Мэри, но чувств не лишилась. Мэри обняла ее за худенькие плечи и, ничему не удивляясь, слушала громкоговоритель. Но в это время поезд тронулся, словно машинист предпочел поскорее уехать, чтобы не слушать эту безжалостно-жестокую трансляцию.
Так я и знала, думала Мэри. Еще утром она почувствовала, что больше никогда его не увидит. И не хотела находиться рядом с ними, когда об этом объявят. Пусть мальчики и Мириам разбираются с мамой, а она отойдет в сторонку. Она больше так не может. Все, чего ей хотелось, – это путешествовать, но ей этого не позволяли. Он тоже не позволял. Единственного человека, которого она любила, он не любил и не мог полюбить. Заявлял на нее права, хотя его к ней совсем не тянуло.
– О Мэри, как мне теперь жить? – спросила Марта, спрятав лицо на ее по-девичьи плоской груди.
– Так же, как всем нам, – до конца дней в его тени.
В это время сосудистый хирург Чарльз Миллер говорил своей жене:
– Представляешь, он распял себя на кресте. И я постоянно задаю себе вопрос: это мы его до этого довели? Это из-за нас у него возникло ощущение, что он обязан за нас умереть? О боже!
Пластический хирург Игнатиус О’Брайан в маленькой квартире в Арлингтоне жаловался своему любовнику:
– У меня с тех пор постоянно мурашки бегают по коже. Сначала я решил, что он жив. В его глазах было столько боли и страдания и такая житейская мудрость, что, говорю тебе, я не поверил, что эти глаза умерли, даже если мертво тело.
Терапевт Сэмюэль Фейнстайн обращался к своей уже не юной секретарше:
– На этот раз, Ида, никому хотя бы не придет в голову свалить вину на евреев. Будь я христианином, наверное, знал бы, как назвать этого Джошуа: святотатцем или мучеником. Но стать христианином мне не грозит. Только вот что меня до смерти пугает: эта Кэрриол там стояла, улыбалась и бормотала себе под нос что-то вроде: «Отлично проделано, Дж. К. Я не могла придумать лучшего финала для операции «Мессия». Неужели он им был?»
Специалист по шоковой терапии Марк Эмплфорт обсуждал предстоящую свадьбу со своей восемнадцатилетней невестой и между прочим заметил:
– Знаешь, Сьюзи, когда я чем-то расстроен, то могу говорить во сне. Но это все чепуха, честно. Так что если что-нибудь услышишь, не верь ни единому слову. Ладно?
Психиатр Хорас Перси заглянул в кабинет к своему психоаналитику.
– Печально, Мартин. Этот святой из Холломена оказался дутым пузырем. Слышали сегодня хозяина Белого дома? Завет третьего тысячелетия! Очередной наркотик для народа!
Анестезиолог Барни Уильямс сел ужинать с женой.
– Бедняга! Один в этом ужасном месте и нашел в себе силы вот так умереть! Мучился никак не меньше часа. Ты бы видела его лицо!
Медсестра, капитан американской армии Эмилия Массимо была не расположена к любви и в оправдание жаловалась своему партнеру:
– Никогда в жизни, Чарли, я этого не забуду. Знаешь, есть такие картинки Иисуса – куда ни повесишь, его глаза следят за тобой. С его глазами то же самое. Когда мы вернулись, я его обряжала. Заходила с разных сторон, а он все равно глядел на меня.
Майор армии США, сестра интенсивной терапии Ларлин Браун говорила своему духовнику:
– О, преподобный Джоунс, было предначертано, чтобы я оказалась там. Я родом из тех мест и всякий раз, когда попадаю туда, со мной происходит нечто мистическое. Теперь я понимаю почему. Я сказала мужу и братьям, чтобы они поехали на тот остров и забрали его крест. Потому что это было новое пришествие Спасителя. Да святится имя его!
Прошло два дня, прежде чем замотавшийся и расстроенный Тайбор Рис спохватился, что он кое-что упустил, и отдал несколько приказов. В результате трое немолодых морпехов из группы вертолетной поддержки были отправлены на остров Покахонтас в заливе Памлико. Их инструкции были таковы: войти во двор единственного на острове дома, вытащить из расположенного там каменного сарая все брусья и балки, какие они обнаружат, отнести их на безопасное расстояние, чтобы не повредить жилище, облить бензином и дождаться, когда они сгорят дотла.