– Отлично, – сказала я, словно не слыша последних слов, – коли квартиру поменять нельзя, я согласна иметь приходящую прислугу. Надеюсь, это можно устроить побыстрей, милочка?
Тут я хватила через край, конечно… Мне очень хотелось ее унизить, но я тогда не знала, что эта женщина не терпит оскорблений: она была очень вспыльчива, и ее ответ на самую малую попытку унижения бывал сокрушителен. Правда, при всей своей вспыльчивости она была также очень отходчива, она сама потом дивилась, что могла в припадке бешенства наломать таких дров!
Вот и меня она не пощадила.
– Прошу вас запомнить, милочка, – произнесла Анна с неподражаемой интонацией, глядя на меня сверху вниз с высоты своего великолепного роста, «развратных» каблуков и невыносимо преклонных лет, – прошу вас запомнить, что у бедных слуг нет! И знаете, почему? Потому что за работу горничной надо платить, а доходы вашего отца не так уж велики. Скажите спасибо, что он берется оплачивать вам это очень приличное помещение, но, чтобы жить, чтобы есть мясо и пить молоко, вам придется работать! Конечно, если вы сможете найти такое жалованье, чтобы его хватало для оплаты услуг горничной, то, ради бога, наймите себе их хоть десяток, да еще мажордома в придачу!
– Вы хотите сказать, – пробормотала я, от изумления даже не обратив внимания на все ее издевки, – вы хотите сказать, сударыня, что мой отец – беден? И что он живет без лакея? У бедных слуг нет, сказали вы? Мне придется работать? Мне?! Я вам не верю. Это вы нарочно говорите, чтобы меня позлить. Да я из Петрограда-то бежала, только чтобы не идти работать на большевиков, а вы… вы… Нет, я не желаю более с вами разговаривать! Где мой отец? Почему он не пришел? Почему прислал вас? Я хочу видеть его немедленно!
Думаю, если бы я ее так не раздражила, Анна сообщила бы мне все свои новости помягче. Но у нее ведь тоже было за что меня ненавидеть! За то, что я молода, например, и красива… хотя и не такой броской красотой, как она, но все же свежа, нежна; за мою безупречную миниатюрную фигуру; за то, что ее красота уже отцветает, а моей только наступает час; за то, что будущее принадлежит мне, а она, Анна Луговая, уже вскоре будет принадлежать прошлому…
Короче говоря, у нее были причины меня не пощадить!
– Отец ваш не смог вас встретить потому, что он не в силах так рано вставать после бессонной ночи в ресторане, – проговорила она равнодушно, и оттого ее слова показались особенно страшными. – Он ложится в пять, а то и в шесть утра, и ему надо хорошенько выспаться, чтобы он смог работать на следующую ночь. Вчера у нас был банкет, очень выгодный, ваш отец непременно должен был присутствовать в заведении до самого утра, никак не мог уйти пораньше. И встать сегодня ни свет ни заря просто не смог. Ему всегда было очень трудно вставать рано, если вы помните. Я-то ранняя пташка, я вообще мало сплю…
– Погодите-ка, – пробормотала я, совершенно сбитая с толку. – Какой ресторан? Какой банкет? Я ничего не понимаю! Вы что, хотите сказать, что отец держит ресторан? Он сделался хозяином ресторана?! Он, Виктор Ховрин?!
– Ресторан держу я, – сказала Анна с ледяным выражением. – Ваш отец имеет, конечно, некоторую долю в этой собственности, так же, впрочем, как ваш сопровождающий Никита Шершнев. Однако принадлежит ресторан все же мне. А ваш отец служит у меня главным поваром. И, умоляю, не начинайте снова восклицать: что? Виктор Ховрин? Поваром? Да, вообразите себе. Между прочим, в «Тереке» поваром князь Кирилл Геридзе – и ничего, жив. Гости очень довольны его шашлыками. У нас же подают русские блюда, и, смею заверить, рубленые котлеты и голубцы вашего отца вызывают всеобщий восторг. Кстати, его окружает очень недурная компания: метрдотель у меня – улан ее величества, полковник. В лакеях два его офицера. Швейцаром служит старый адмирал Андреев. Шофером подвизается граф Львов. В хоре поют жена врача, бывшая опереточная дива, бывший прокурор, баронесса – тоже бывшая, конечно… Так что не тревожьтесь за то общество, в котором вращается ваш батюшка теперь. Правда, находится наш ресторан в Пигале… ну что ж, именно в этом районе и процветают ночные заведения!
Если бы я в ту минуту знала о Пигале то, что узнала вскоре, я, наверное, умерла бы на месте. А тогда я просто остолбенела, внезапно угадав, почему усмехнулся Никита там, в одном из берлинских кабаков, когда я заносчиво отказалась водить знакомство с кабатчиками. С мачехой моей я бы, конечно, не водила знакомство с превеликим удовольствием, но ведь одним из таких кабатчиков был теперь мой родной отец, а другим – сам Никита, человек, которого я так страстно любила и бесстыдно домогалась.
– …Ладно, я все понимаю, но зачем вы снова потащились к нему в офис?! – возмущенно воскликнул Бертран. – Какого черта было нарываться на неприятности?! Слышали такую поговорку: любопытство погубило кошку?!
– Слышала, слышала. Ну кто ж знал, что эта Настасья возьмет и вернется? – проворчала Алёна, зябко кутаясь в большущий вязаный платок, выданный ей Мариной для сугреву, и прикладываясь к толстостенному стакану, куда был щедро – для той же цели – налит коньяк.
Она уже приканчивала горючее, однако внутренний озноб, бивший ее после возвращения из некоего офиса на рю де Фобур-Монмартр, никак не утихал.
– Впрочем, с этой вашей «тревожной кнопкой» недурно было придумано, – проговорил Бертран благосклонно. – Зашифровать номер Шершнева на одно нажатие на клавиатуре портабля и вовремя нажать… Да, если бы не это, даже не знаю, что случилось бы. Сами придумали?
– Нет, один человек научил.
– Ваш друг?
– Ничего себе, друг! Пару месяцев назад чуть до психушки меня не довел.
– Pardon? – вскинул брови Бертран.
– Ну, короче, до госпиталя Святой Анны. – Алёна очень кстати вспомнила, что по указанному адресу помещена самая известная парижская клиника для душевнобольных.
– Понятно. А все-таки вы зря к нему пошли! Госпиталем Святой Анны тут не кончилось бы.
– То есть вы считаете, что я напрасно?.. – У Алёны аж дыханье сперло от возмущения.
– Я только говорю, что это было очень рискованно, – успокоил ее Бертран. – Но не зря. Конечно, не зря! К сожалению, все то, что вы вытащили из мусорной корзинки, вполне могло там и оставаться, а вот насчет связи с мсье Шершневым Дени Морта – это бесценная информация. Правда, я еще не совсем понимаю, что она означает. Может быть, просто-напросто то, что подобный подобного ищет?
– В каком смысле?