Забавно. Знает ли она об этом? Похоже, нет, иначе вряд ли сидела бы тут, обнимая Мию за плечи, словно лучшую подругу. Или Настя тоже принадлежала к армии поклонниц Максима?
В это мгновение Мия подняла от гроба измученные глаза и увидела меня. Повернулась и что-то сказала Насте. И эта серая мышка тоже уставилась на меня своими блеклыми, словно бы на солнце выгоревшими глазенками.
Мне вдруг остро захотелось повернуться и уйти. Я словно предчувствовала, что меня ждет нечто страшное. Надо всегда повиноваться своим первым побуждениям, доверять, как теперь принято выражаться, своей интуиции!
Я этого не сделала, сочла неудобным.
Мия снова обронила несколько неслышных мне слов. Настя кивнула, поднялась и, пробравшись мимо группки тихонько всхлипывающих девиц, подошла ко мне.
Мы поздоровались.
– Мия просила передать вам, что очень благодарна за ваш приход, – сказала Настя, и меня поразило, насколько изменился ее некогда прелестный, мягкий голосок. Чудилось, со мной говорит совершенно другая женщина. Впрочем, она и впрямь изменилась в этой новой одежде, мало напоминала прежнюю неудачницу. Что-то новое в ней появилось… уверенность в себе, вот что! – Мы слышали, вам удалось очень удачно устроить свою судьбу…
«Мы слышали»? Значит, Настя и Мия и впрямь близкие подруги? Но что это за словечко такое – «удалось»? Можно подумать, я просто-таки билась как рыба об лед, пытаясь подцепить Робера Ламартина, и вот наконец-то мне это удалось! Сама не пойму, почему меня так взбесило это слово, отчего я вдруг возненавидела Настю, хотя раньше относилась к ней, в общем-то, равнодушно, разве что с легким оттенком презрения и какой-то жалостливой брезгливости.
– Вы поедете на кладбище, Викочка? – спросила Настя.
До этой минуты я и сама не знала, поеду или нет, но сейчас твердо решила: нет. Извинилась и отказалась ехать, сославшись на нездоровье.
Вот же потянул черт за язык!
– Вот как? – уставилась на меня Настя. – Вы нездоровы? А я слышала, будто это ваш супруг…
– Мой супруг? – повторила я непонимающе.
– Ничего-ничего, – Настя опустила глаза с преувеличенным смущением, – я что-то напутала, видимо. Кто-то мне сказал, что ваш супруг тяжело болен. Или батюшка ваш? Или нет? Ох, господи, я вечно все путаю, такая глупая…
Теперь настала моя очередь уставиться на Настю во все глаза.
Что она такое бормочет? Бредит? Или в самом деле кто-то из моих близких болен? Но откуда это известно глупой овечке Насте Вышеславцевой и почему неизвестно мне? Неужели от меня снова что-то скрывают, как скрывали во время полицейского дознания?
– Ну, коли вы на кладбище не едете, так я пойду, прощайте, Викочка, – проблеяла Настя, поглядывая на меня исподлобья и, конечно, отлично понимая, что рыбка уже заглотила приманку и сейчас попадется на крючок.
Разумеется, я ее не отпустила и пристала с расспросами. И, разумеется, Настя не заставила себя долго уговаривать. Непрестанно охая, причитая, называя себя глупой болтушкой, которая не умеет держать язык за зубами, но ничего наверняка не знает, совершенно ничего, может быть, и говорить-то нечего и беспокоиться не о чем, вы только не волнуйтесь, Викочка … – она выложила вот какую историю.
Госпиталь в Нейи, куда Настя устроилась сиделкой, считался заведением общедоступным, в нем принимали пациентов даже и вовсе неимущих, однако он славился своей лабораторией. Туда из всех больниц Парижа, даже самых дорогих, направляли кровь на самые сложные анализы. И вот как-то раз Настя, которую из ее отделения зачем-то послали в лабораторию забрать какие-то результаты, увидела в коридоре знакомого ей человека. Это был Никита Шершнев.
Назвав это имя, Настя с нескрываемым удовольствием наблюдала, как я вздрогнула, а я, конечно, не сумела этого скрыть…
Насладившись моим откровенным смущением, Настя продолжала рассказывать, что хотела к Никите подойти, поблагодарить за участие в ее судьбе (оказывается, именно стараниями Никиты, у которого был в госпитале добрый приятель, врач, Настю в Нейи и пристроили), однако он был не один. Рядом с ним стоял доктор Гизо – тот самый, который и протежировал Насте по просьбе Никиты, – и что-то говорил, показывая лабораторный бланк. На таких бланках писали результаты анализов.
Что у доктора, что у Никиты были хмурые лица, и Настя, которая подглядывала за ними из-за угла, поняла: результаты эти не слишком-то хороши. Разговаривали доктор и Никита долго, а поручение, за которым послали Настю, было спешное. Ждать окончания беседы она больше не могла и ушла, однако любопытство ее так и грызло…
– Взяло меня за сердце тревогой, – как выразилась Настя в свойственной ей квасной манере, – уж не захворал ли, не дай господь, Никита Алексеевич!
Поэтому, освободившись от своих дел, она пробралась в лабораторию и «подъехала» (ее же словечко!) к одной знакомой девушке, тоже русской, чтобы та показала ей копию того анализа, который брал у нее доктор Гизо нынче около полудня.
Уж не знаю, чем Настя взяла эту девушку, но та ради нее нарушила свои служебные обязанности, врачебную тайну нарушила (хотя русская ведь, а что с нее возьмешь, коли для всех нас закон – что дышло, как повернул, так и вышло, порядок в нас палкой надо вбивать!) и показала ей эту копию. К своему изумлению, Настя увидела там не фамилию Никиты, а другую – впрочем, тоже ей знакомую. Это была фамилия Ламартин, и имя тут же значилось – Робер-Артюр-Эдуар, поэтому Настя сразу поняла, что это – имя моего мужа.
– Только я в толк не могла взять, на что Никите Алексеевичу анализы вашего супруга, ведь они небось даже и знать друг друга не знают, – чирикала Настя, глядя на меня с самым простодушным – до голубизны глаз! – выражением. – И тут я подумала… у нас ведь в лаборатории как ведется? К нам не только из больниц кровь на анализ направляют, но и от частных врачей, случается, обращаются. А к врачам человек когда идет, он ведь под любой и всякой фамилией записаться может, кто станет проверять? Ежели у него страховой полис – это одно, тут, конечно, придется верно назваться, а коли в приватном порядке, то представься хоть князем Голицыным, хоть мсье Ламартином – роли не играет. Вот я и подумала: а что, если фамилией вашего супруга назвался кто-то из его знакомых, желавший скрыть свое подлинное имя? Но при чем тут Никита Алексеевич?.. И я смекнула: Никита Алексеевич ведь с вашим батюшкой компаньоны. А что, коли ваш батюшка прихворнул да назвал у врача не свое имя, а имя вашего супруга, а чтобы врачу не показываться, попросил анализы забрать Никиту Алексеевича, у которого доктор Гизо в приятелях?