– У научников? – Ярцев опустился на стул. Выдохнул. – А чем вообще они занимаются, Наум Сергеевич?
Игнатьев досадливо хлопнул по массивной груди.
– Эх, Виктор Сергеевич, хороший ты мужик, да допуска у тебя нет. Занимайся лучше генератором, без него нам никак, ток нужен, как воздух.
– Ты хоть намекни, – сказал Ярцев. – Это ведь не радар?
Главный энергетик развел руками, выразительно посмотрел на шарик камеры под потолком.
– Ничего не могу тебе сказать, Виктор Семенович, все вопросы – к Сенокосову. Сочтет нужным дать тебе допуск – расскажу все, что знаю. Думаешь, Игнатьеву это нравится? Нет, у Игнатьева эти гэбэшные игры вот уже где…
Энергетик провел ладонью поперек широкой, как лопата, бороды.
– Так что иди на свой пост и береги МГД, как зеницу ока. А я пока прозвоню кой-куда, – он сунул гарнитуру в ухо, взялся за светоплат.
Ярцев выходил из кабинета, его догнал игнатьевский бас:
– Срединная, это «Око». Дайте предсказание на свободные мощности на ближайшие двое суток. Нет, полгигаватта погоды не сделают, нам бы хотя бы двушечку. Ага…
Виктор Семенович сбился с шага.
Игнатьев предполагает, что объекту не хватит шести гигаватт, которые может выдать реактор?
* * *
На Машины сообщения Федя не отвечал, входящие из «Облаков» сбрасывал. На первой перемене она подошла к Веселовскому – он и еще несколько ребят стояли возле Улиты, смеялись. А она, эта… она улыбалась, смотрела на них своими подлыми голубыми глазами.
– Федя, на секунду тебя можно?
Веселовский обернулся, глаза у него были чужие, пьяные. Он смотрел на нее из какого-то далека, словно сквозь толщу матового стекла. Ее для него не было.
– Маша… – шевельнулось в нем узнавание. – Маш, давай потом, хорошо? Ага…
Он обернулся к Улите, что-то обронил, и все они засмеялись. Маша отшатнулась, пошла прочь – спокойно, ровно, вколачивая каблучки в пол.
Вокруг клубились взгляды, шепот бежал по школе впереди, Маша чувствовала, что ее обволокла черная, но невидимая туча, и с каждой минутой она становилась все чернее.
Маша не отвечала на сообщения, которыми ее засыпали взволнованные девчонки, сбрасывала все входящие и односложно отвечала, если к ней обращались напрямую.
Да, да, нет, я вижу, я сама разберусь.
Вокруг были десятки людей – учителя, одноклассники, но Марии казалось, что она в северной пустыне. Было холодно, внутри взрывались стеклянные пузырьки, они наполняли тело звенящей пустотой. Она не хотела, не могла думать, что, почему, как – вся эта шелуха опадала. Оставалось лишь отчаяние, мерзлое, как желтая земля в феврале, во время, когда приходит бора.
Куда бы она не пошла, перед ней неизбежно появлялась Улита со свитой.
«Как быстро, как все быстро… – качалось внутри изумление. – Разве так бывает?»
Во время «тихого часа», когда все высыпали на улицу – порбовский приказ, никто не сидит в классах, все дышат воздухом и укрепляют телесное здоровье, – так вот, во время этого проклятого «тихого часа» она увидела, как Федя как бы невзначай взял Улиту за руку. Помедлил, нежно перебирая пальцы.
Лед проломился у Маши под ногами, и она рухнула в темную водную бездну.
Погружаясь все глубже, к концу дня она перестала различать голоса учителей и друзей. Наверное, она что-то отвечала, говорила, шла на автопилоте, как космический аппарат «Ермак» на Ганимеде, или где он еще там сейчас ковыряется.
Черный жидкий лед стискивал горло, черный лед затекал в сердце.
Ярцева она расслышала случайно, на последней перемене он оказался рядом, посмотрел сочувственно, спросил:
– Маша, может, тебе отпроситься? Сходи к медсестре.
– Спасибо, я себя хорошо чувствую, – сказала Маша.
Денис хотел что-то еще сказать, но замялся.
– А ты почему не с ними? – спросила Шевелева, не уточняя, с кем. Но Денис понял, закашлялся.
– Как-то это странно все.
– Да, – согласилась Маша, – странно.
Она ушла, не прощаясь, прошла по коридору, который представлялся ей теперь пещерой без выхода, рука ее, скользившая по стене, провалилась…
Туалет для девочек. Она толкнула дверь, вошла и перестала видеть.
– Больно? – спросила темнота.
– Очень. Не знала, что так может быть.
– Чего ты хочешь?
У Маши не было дыхания ответить, но ответ всплыл изнутри, поднялся, как прозрачный до темноты гигантский кальмар.
– Это просто, – ответила темнота, и Мария поняла, что у нее есть имя, она знала его. Имя упало во тьму, разделило ее, отлило образ. Девушка – красивая, черноволосая, волосы ее как смоль, они двигаются, как живые, глаза ее – темный огонь.
– Я с тобой, – шепнула девушка, и ее руки стали руками Марии, в ее глаза толкнулся свет, и цвет, и школьный грохот, ее горло впервые вдохнуло воздух, она вцепилась в раковину, уставилась в зеркало в школьном туалете.
Из зеркальной глубины на нее смотрела она.
Медея.
Цветков с Лагутенко резались в объемные шахматы. Когда Сенокосов пришел, Лагутенко как раз вертел игровой куб, думая, куда бы отправить второго ферзя. Две из шести плоскостей он уже у Цветкова отвоевал и нацелился на третью.
Вольный художник сидел на кровати, чесал бороду и высказывал предположения, что Лагутенко не туда зарыл свой талант. Он, Цветков, готов поспособствовать в раскопках за скромную плату.
Паясничает, как всегда, с раздражением отметил полковник.
– О, союз меча и кирзача, – сказал Цветков, увидев его. – Начальство пришло, Андрюха.
Лагутенко заморгал, остановил партию.
– Веселишься, Цветков? – полковник был совершенно не расположен выслушивать ерничества этого клоуна. – Была б моя воля, ты бы уже был на поселении на Дальнем Востоке. Поднимал бы хозяйство. Пятая колонна.
– Да что вы, Олег Геннадьевич, максимум колонка, – сказал Цветков. – Национал-асоциал.
– Дошутишься… – предупредил полковник. Сел на стул. – Я к вам по делу, ребятки, так что заканчиваем веселье.
– Да я и не начинал, – робко сказал Лагутенко.
– Цветков за двоих старается, – Сенокосов искоса глянул на светоплат, сердце у него было не на месте. Заманчиво говорил Гелий, красиво. Это и настораживало, чуял Сенокосов, зреет какая-то пакость. Знал он эту породу научников, для них любые потери в ходе исследования будут приемлемыми.
Однако пока диаграмма показывала салатовый. Аномалия медленно растет.