Мысленно Катон ежился от этих обвинений. Ведь истинная причина, стоявшая за этим завоеванием, была ему хорошо известна: по политическим соображениям Клавдию нужна была победа в какой-нибудь войне, а покорение Британии в этом смысле подходило как нельзя более кстати.
– Это вопрос к политикам, – резко втянув воздух, сказал префект, – а я солдат, который выполняет приказы. Предлагаю задать эти вопросы императору, когда у тебя появится такая возможность. А пока, если вдруг передумаешь насчет смены одежды, дай знать караульным.
Катон повернулся и поднырнул в дверь. Он уже собирался отдать приказать караульщику, чтобы тот запер ее, но тут сквозь завесу дождя разглядел два силуэта, что приближались к нему. Один, судя по доспехам, римский офицер, а рядом с ним через лужи и грязь поступью пробиралась женщина, бережно приподнимая полы своей пенулы [17] .
– Префект Катон!
По голосу он узнал Отона и выругался про себя. У него были обязанности, которые он должен был выполнить, – безусловно, как и у трибуна. Но у Отона, похоже, времени было в достатке – настолько, что он вывел на прогулку по лагерю свою жену. Прокашлявшись, Катон подал голос:
– Трибун? Чему обязан?
Молодой офицер и его жена проворно подошли. На лице Отона безошибочно читалась порывистая, восторженная взволнованность. У Поппеи вид был не столь радостный. Голову ей прикрывал капюшон, из-под которого она смотрела слегка озабоченно: дождь насквозь промочил ткань, и ко лбу липли влажные прядки волос. Отон протянул руку и цепко ухватил ладонь Катона.
– Первым делом, – напыщенно выдохнул он, – позволю себе поздравить героя дня. Человека, одержавшего победу в битве и взявшего в плен самого Каратака!
– Гм, – кашлянул Катон, откровенно раздосадованный этим чрезмерным восхвалением. Чрезмерным и опасным. Меньше всего ему хотелось бы состязаться с Осторием за стяжание лавров победы. У полководца в Риме мощные связи, а у Катона там разве что второразрядный сенатор-зять, да еще Нарцисс – скользкий дворцовый советник, самозабвенно борющийся за свое влияние на императора. При столь деликатном раскладе наживать без надобности врагов было бы как минимум неосмотрительно.
Отон скованности Катона, похоже, не заметил и продолжал изливать свою восторженность:
– Да ты сам по себе заслуживаешь триумфа, мой дорогой префект – своего, отдельного! Подумать только: какое выдающееся, поистине полководческое решение! Сам Помпей Великий [18] тебе позавидовал бы! Ты как думаешь, радость моя?
Он, весь лучась, обернулся к жене. Поппея изобразила улыбку и озабоченно глянула вниз на перепачканную кромку своего балахона.
– Ну да… Нечто выдающееся.
– Я, э-э… просто исполнял свой долг, – пробормотал Катон, внутренне морщась от банальности своих слов.
– Да ты герой, Катон! – весело поблескивая глазами, сообщил Отон. – Ты сам-то понимаешь это? – Через плечо Катона он посмотрел на загородку и, понизив голос, заговорщически спросил: – А зверь сидит… там, внутри?
– Если ты о короле Каратаке, то да.
– Великолепно! Мы должны его увидеть.
– Увидеть его? – Катон нахмурился. – Зачем?
– Как зачем? – опешил трибун. – Это же тот самый варвар, что посмел бросить вызов империи! Дикарь, на поимку которого ушло без малого десять лет! Когда моя жена вернется в Рим, то сможет рассказать, что видела его в тот самый день, когда он был усмирен нашими легионами. Высшее общество просто лопнет от зависти! Так ведь, Поппея?
– Ну да, – кивнула та, меряя Катона плотоядным взглядом сердцеедки. – Только давайте поскорее, чтобы я уже вернулась к мужу в шатер и смогла переодеться в сухое, пока не умерла здесь от холода.
Катон замялся.
– Вообще-то пленник отдыхает… Может, вы придете завтра, когда уймется непогода? Тогда и насмотритесь вволю.
Трибун капризно нахмурился.
– Префект, это ведь небольшая просьба. Мы сюда через весь лагерь шлепали по лужам, а ты упрямишься, не даешь хотя бы глазком взглянуть на этого демона…
Усталость мешала спорить, да к тому же хотелось наконец выпроводить этих аристократов, поэтому Катон скрепя сердце согласился.
– Ну ладно. Только быстро. Открой им дверь.
Караульный отодвинул засов и отворил дверь для визитеров. Трибун осторожно прошел в загородку и полез вдоль стенки, оставляя следом место своей жене. Катон остался стоять у входа, ему претило выставлять Каратака как какого-нибудь диковинного зверя. Поппея оглядела тесное узилище, после чего ее внимание остановилось на прикованном к столбу узнике.
– Это он, что ли, и есть? – спросила она с пренебрежением. – Совсем не похож на короля. Какой-то придорожный попрошайка.
Ее молодой муж молча, с благоговейным трепетом взирал на узника. А Поппея в это время рассыпалась:
– Надо же, не могу в это поверить… И это животное стало причиной стольких бед? – Подавшись чуть ближе, она брезгливо сморщила нос. – Нет, правда.
Каратак неподвижно смотрел перед собой, казалось, даже не замечая колкостей римлянки. А затем он дернулся на своих цепях вперед и злобно взревел с лицом, искаженным звериным оскалом. Поппея взвизгнула и, испуганно отпрянув, прижалась спиной к частоколу. Ее муж машинально схватился за рукоять меча. В эту секунду женщина метнулась к двери, Отон поспешил следом. Каратак продолжал бушевать, потрясая своими глухо звякающими оковами.
– Да он совсем озверел! – воскликнул трибун, убирая руку с меча и обнимая свою жену, чтобы успокоить ее. – Надо же, какая дикость… Ладно, префект, благодарю тебя. И еще раз поздравляю: отлично сработано. А теперь, моя дорогая, – обратился он к Поппее, – пора тебе переодеться во что-нибудь сухое и теплое. Идем же.
Они развернулись и поспешили в глубь лагеря. Вслед им по-прежнему неслись утробный рык и проклятия Каратака. Затем, поймав на себе взгляд Катона, он неожиданно прекратил свой рев и хрипло расхохотался:
– Оказывается, я не один, кому нужно переодеться из обгаженного в сухое!
Катон улыбнулся, а вместе с ним и легионеры, стоящие по бокам от входа, пока суровый взгляд начальника не заставил их встать навытяжку с неприступным видом часовых при исполнении. Смех Каратака утих, но на лице осталась легкая улыбка, когда он поглядел на префекта:
– Я, пожалуй, приму твое предложение насчет чистой одежды.
– Мой слуга тебе принесет.
Их взгляды были все еще направлены друг на друга, когда Катон произнес:
– Жаль, что нам выпало быть врагами. Я счел бы за честь сражаться на твоей стороне.