Я стою на самом верху лестницы, между двумя огромными каменными змеями, что извиваются вдоль ступеней вниз.
Между двумя змеями и перед тремя моими лучшими в мире друзьями.
Это единственное место, где я могу стоять так, чтобы охватывать взглядом всю картину.
Поэтому, когда в боку корабля появляется прямоугольник света, я первой его замечаю. Я не хочу позволить другим подойти ближе, чем уже стою я сама.
Именно я привела всех сюда.
Именно я пришла прямиком в ловушку.
Это моя вина.
Это моя проблема.
Теперь прямоугольник светится намного ярче. Он приобретает очертания чего-то более плотного, становится пространственным многоугольником.
Это нечто вроде двери.
Брут распластывается по земле и начинает скулить.
Маленькая стройная фигура появляется в проеме.
Мгновение-другое она стоит неподвижно, глядя на меня так же, как я смотрю на нее. Потом выходит в мир вне корабля. В наш мир.
Ноги двигаются неровно, напоминая мне об очень многом. Воробей, прыгающий по камням. Может быть, поросенок из первого опороса Рамоны-Хамоны. Голенастый жеребенок или теленок в амбаре миссии, впервые пытающийся встать на ноги.
Только это не жеребенок, и не поросенок, и не теленок.
Это какой-то мальчик.
Нет.
Это девочка.
Нет…
Это нечто похожее на человеческое дитя. Лицо этого гладкое и светлое – черты резкие, глаза яркие. Но все равно оно не похоже на настоящего ребенка из плоти и крови, однако в то же время и не выглядит чем-то инопланетным.
Впрочем, как знать? Мне ведь ни разу и в голову не пришло, что Воробей на самом деле не обладает материальным присутствием. Я прикасалась к ней, брала ее за руку так много раз… во снах.
И мне она казалась вполне реальной.
Но на этот раз я знаю, с кем – или с чем – говорю. Это… эта вещь… она ощущается как нечто знакомое.
Я чувствую ее сознанием, точно так же, как было всегда, с тех пор, как я впервые увидела все это во сне.
Это то самое, что однажды назвало себя Нуллом.
А в другой раз – Воробьем.
Дитя, и мужчина, и жизненная сила, и сила смерти… Я не знаю, что это такое. Больше не знаю.
Но теперь оно мысленно тянется ко мне. Я позволяю ему заглянуть в мой ум.
Это ты. Я говорил тебе, что должен прийти. Ты мне не верила. Ты очень храбрая.
Надеюсь, ты останешься в живых. Я не верю, что так будет, но надеюсь.
Надеюсь.
Я ничего не говорю, только слушаю.
Вот это самое, оно самое что-то сделало с Безмолвными Городами, прежде чем разрушить их.
А потом губы этого широко раздвигаются, и получается очень похоже на улыбку.
И я слышу голос. Настоящий голос, звучащий в мире – в нашем мире. Он низкий, слишком низкий для того, чтобы принадлежать ребенку.
Но это ведь уже и не ребенок вовсе.
На самом деле не ребенок.
Хотя – опять же – кто я такая, чтобы судить о том, что есть, а что не есть человек? Личность?
Тем более что, возможно, я не отличаюсь от подобных явлений.
Но я знаю точно, что вот этот самый момент – либо конец, либо начало моей жизни.
Потом я перестаю думать, потому что это произносит два слова, только два слова.
Ветер приносит их вверх по ступеням ко мне.
– Привет, мир.
Я стою там, рядом со своими друзьями, во все глаза глядя на это. Нулл. Воробей. Лорды. Называйте как хотите.
Конец человечества.
– Что тебе надо? – кричу я, глядя вниз, потому что отказываюсь связываться с этим мысленно.
Только не теперь.
Не снова.
– Объединение, – отвечает это. – Сегодня – День Объединения.
– Ты явно совершаешь ошибку. Это же просто ложь Главного Посла. Мы не празднуем этот день, только не мы четверо.
– Но мы именно для этого пришли. Ради тебя. Ради нас.
– Да о чем ты говоришь?
– О нашем воссоединении. Я – пятая Икона. Мы созданы для того, чтобы быть вместе. Мы – единое целое.
– Нет, это не так. Ты лжешь.
– Я – будущее.
– Ты Лорд, и ты Нулл.
– Я – надежда.
– Ты не надежда. Даже не смей этого говорить. Ты знаешь, что такое «нулл»? «Ничто»! Ты – ничто!
– Мы все ничто, Долория. Почему надежда должна принадлежать только роду человеческому?
– Мы люди, а в тебе нет ничего похожего на нас. Ты ничто! – повторяю я снова и только теперь замечаю, что всхлипываю.
Нулл – это – протягивает руку.
– Идем, – говорит оно. – Идем с нами.
Я резко качаю головой. Чем больше оно говорит со мной, тем сильнее я отгораживаюсь и тем громче кричу.
– Давай действуй! Останови мое сердце! Я не пойду с тобой! Я никуда не пойду!
Лукас обнимает меня за талию:
– Конечно, ты не пойдешь. И разговор окончен.
Тима берет меня за руку:
– Ты не одна, Дол. Ты не сможешь сделать это без нас. Мы здесь.
Ро выходит вперед.
– Здесь, – просто произносит он. – Мы вот здесь.
– Ро, – улыбаюсь я, – ты не можешь… – Я обрываю фразу, потому что чувствую чьи-то пальцы на своей руке, а обернувшись, вижу Фортиса.
У него до странности мягкое выражение лица, а глаза такие же красные, как у меня. Когда он начинает говорить, его голос звучит так тихо, что мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его.
– Дол, они не собираются отступать. Они нуждаются в тебе. Это нуждается в тебе. Во всех вас. – Он окидывает взглядом нас четверых. – Вам лучше бы пойти добровольно. Вам их не одолеть, и вам это не пережить. Будьте хоть раз рассудительны.
– Рассудительны? Да о чем ты говоришь? – У меня кружится голова; я совершенно не ожидала услышать от Фортиса нечто подобное.
Потом я замечаю краем глаза, как Биби нервно расхаживает за спиной Фортиса, и в очередной раз наполняюсь уверенностью, что Фортис знает куда больше, чем говорит.
Фортис выглядит огорченным.
– Да, это так, – говорит он. – Вы должны были знать это где-то в самой глубине души. Должны были подозревать.
– Подозревать – что? – Тима бледнеет.