— Удачи вам! — пожелал он. — Если будут новости, мы с вами немедленно созвонимся.
— Кстати, мне отключили телефон, — сообщила Эбби и, вытащив из сумочки мобильный, продиктовала номер. — Так будет надежнее.
Впрочем, она знала, что никаких звонков не будет.
По пути домой Эбби купила карри и поужинала, сжавшись в комочек на диване. Она уже начала набирать вес. Впрочем, в больнице она сбросила несколько килограммов, так что парой фунтов больше, парой фунтов меньше, не велика разница. Она выглянула в окно, на простиравшийся внизу пригород. Затем представила себе стеклянный купол, накрывающий целый город и его обитателей с их повседневными заботами, как она отчаянно стучит в стекло, требуя, чтобы ее впустили внутрь.
Час, проведенный во Всемирной паутине, выявил, что никого под фамилией Ласкарис в Йорке нет. Пройдясь по аккаунтам социальных сетей, она попыталась отыскать кого-нибудь из старых знакомых. Увы, номера, которые ей удалось найти, уже устарели или на них никто не отвечал. Эбби предположила, что ее подруги разъехались из страны. Только сейчас до нее дошло, что подруг у нее не так-то много, причем довольно давно. Она даже подумала, а не позвонить ли Гектору — искушение было сильным, — однако решила, что лучше не стоит.
Сколько же это будет продолжаться?
Каким-то чудом ей удалось продержаться еще три дня. Эбби заставляла себя совершать прогулки по местному парку, утром и днем, всякий раз устанавливая себе какую-то цель: эстрада для оркестра, пруд для рыбной ловли, станция метро. Она бросала в урны рекламные листовки, которые ей совали в руки на улице, покупала в супермаркете наборы полуфабрикатов, что, по ее мнению, было прогрессом. Она выискивала в Интернете новости, связанные с ее делом, но так ничего и не нашла. Она принимала таблетки. А потом неожиданно пришло письмо.
Она едва не выбросила его. Адрес и штемпель почтовой оплаты были напечатаны на конверте. Неудивительно, что она приняла его за очередное напоминание из компании кабельного телевидения. Однако на конверте стояло ее имя, и она почувствовала благодарность за то, что кто-то все еще помнит о ее существовании.
Какой же жалкой я стала, подумала Эбби и надорвала конверт.
Нет, это не было очередным грозным предупреждением от компании кабельного телевидения. Внутри оказался листок бумаги, а посередине его три строчки текста.
Дженни Рош
Бартл Гарт, дом 36
Йорк
Константинополь, апрель 337 года
Жизнь, прожитая рядом с Константином, дает мне право иметь некоторые мнения. Одно из них: секрет величия — это бегство от прошлого. Прошлое туманно и всегда пытается удушить тебя. Хор льстивых голосов нашептывает, советуя проявлять осторожность, выдержку, умеренность. Укоризненное «нет», сопровождаемое бременем истории.
Великий человек не удовлетворен миром и нетерпеливо жаждет его улучшить. Прошлое — это неудобное препятствие. Великий человек стремится упорядочить мир, переделать его согласно своему видению.
Вот почему Константин никогда не любил Рим. В нем слишком много истории. Слишком много беспорядка. Храмы, построенные из глины и тростника, дворцы, превращенные в доходные дома. В дни нашей юности, когда нам рассказывали о том, как Юлий Цезарь рос среди плебса в Субуре, я видел, что это смешение естественного порядка повергает Константина в ужас. Величие и болезнь, божественность и нищета сплелись в один плотный клубок. Слишком много истории, слишком много призраков прошлого. Я тоже не люблю Рим.
Константинополь дал Константину чистый холст, с которого можно было начать все заново. Нет, не в буквальном смысле — город, Византий, существовал там уже тысячу лет, но другая сторона величия — это способность видеть только то, что тебя устраивает. И поэтому новый город, город Константина, вполне соответствует его видению того, каким должен быть мир. В отличие от Рима, новая столица стоит в бухте, а не в заболоченном речном устье. И постепенно разрастается вдоль всего полуострова. Плебеи за земляными стенами. Затем, если двигаться на восток в сторону Филадельфиона, средний класс, торговцы и куриалы. Далее следует класс сенаторов и прочей знати, чьи величественные дома протянулись до самого ипподрома. И наконец на самой крайней точке берегового мыса императорский дворец. Его единственным соседом является море.
Во всяком случае, такова теория. На практике городу всего пять лет, но он уже начинает отклоняться от замысла Константина. В его упорядоченном саду пробиваются сорняки. На пространстве между двумя виллами разрастаются кварталы доходных домов. Огромный дом продан и поделен на отдельные жилища; среди сенаторов обосновался разбогатевший купец. Я подозреваю, что Константину это приносит больше огорчений, чем набеги варваров или прежних узурпаторов.
Я иду по Виа Мези в направлении дворца. В руках у меня свиток со списком людей, бывших в тот день в библиотеке — те, кого смог вспомнить привратник. Последние два часа я занимался тем, что допрашивал посетителей, которые еще оставались там, но ничего не знали о случившемся.
Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
Никто не узнает монограмму на ожерелье. Какая-то часть моего сознания нашептывает мне, что все это, может статься, изощренный обман.
Но кровь на столе была вполне настоящей, как и имена в списке, который я еще не весь просмотрел. Начиная с пресловутого ненавистника христиан Аврелия Симмаха.
«Там был Аврелий Симмах. Он ушел как раз перед тем, как я нашел тело».
На мое счастье, Аврелий Симмах живет рядом с дворцом, как и подобает его высокому положению. Привратник с недовернем смотрит на меня, когда я называю свое имя — он не может поверить, что я пришел один. Он так тянет шею, пытаясь разглядеть мою свиту, что едва не вываливается на улицу. Разумеется, слуга слишком хорошо вышколен, чтобы что-то сказать. Он проводит меня через сад перистиля, окруженного колоннадой. Белый карп неподвижно застыл в воде прямоугольного бассейна. С бортика на него смотрят четыре нимфы. В тени колоннады я замечаю фрески с изображениями сцен отдыха древних богов. Их темные головы наблюдают за мной из ниш. Все изысканно и странным образом безжизненно.
Аврелий Симмах появляется из дверей, оглядываясь через плечо, как будто его прервали прямо посередине разговора. Он низкоросл, коренаст и ходит, опираясь на палку. Он почти полностью лыс, правда, редкие пряди седых волос заложены за уши. На нем просторная тога. Должно быть, Аврелий собирался куда-то пойти, хотя, если сказать по правде, в своей тоге он являет собой ходячий анахронизм. Впрочем, у него волевой подбородок, а глаза, буравящие меня, ясны и прозрачны как драгоценные камни.
Мы обмениваемся любезностями и присматриваемся друг к другу. Я подозреваю, что в его глазах я всего лишь выслужившийся до высоких чинов солдат, который незаслуженно возвысился благодаря милости великого человека. Он же, по всей видимости, думает, что в моих глазах являет собой осколок того порядка, который отошел в прошлое еще сто лет назад. В известной степени, мы с ним оба правы. Но ни он, ни я не прожили бы так долго, не умей мы смотреть на вещи широко.