— С вас семьдесят пять центов.
— Но у меня кредит по открытому счету, — сказала она.
На это я ответила, что все кредиты по всем счетам отложены на время рождественских распродаж, и она дала мне семьдесят пять центов, которые я спрятала в карман, когда она ушла. Потом я звякнула «отмену операции» на кассовом аппарате и порвала дубликат-трипликат, потому что все равно не знала, что с ним делать.
Попозже явился еще один покупатель и спросил:
— Где мне найти книгу Энн Резерфорд Гвинн «Гром с ясного неба»?
Я сказала:
— Ищите в медицине, это направо.
Но тут подошла старшая, номер 13-2246, и спросила покупателя:
— Это философия?
— Вроде того, — сказал покупатель.
— Тогда вам в отдел словарей, вон по тому проходу.
Покупатель ушел, и я сказала 13-2246, что ее предположение ничуть не лучше моего, а она уставилась на меня и пояснила, что философию, социологию и Бертрана Рассела [19] всегда можно найти в словарях.
Третьего рабочего дня в «Мейси» у меня не было, потому что в конце второго, выходя из универмага, я упала на лестнице и порвала чулки, а сторож у служебного входа сказал мне, что если я обращусь к начальнику своего отдела, мне бесплатно выдадут новую пару чулок. И я пошла обратно, отыскала свою мисс Купер, и она сказала:
— Иди к оценщику на седьмой этаж и передай ему это.
И дала мне розовый бланк, на котором было напечатано: «Расч. для спр. пок. счт. № или тел/пер. № журн/ уч. № к/чек № клерк № отд. № дата М…», а после М вместо моего имени она написала «13-3138». Я выбросила этот бланк в ближайшую мусорную корзину, пошла на четвертый этаж и купила пару чулок за 69 центов, а потом спустилась по общей лестнице и вышла, как все покупатели, через парадную дверь.
Я написала в «Мейси» длинное письмо и подписалась всеми моими номерами, сложенными вместе и разделенными на 11 700 — столько сотрудников работают в этой конторе. Не уверена, что они вообще заметили мое отсутствие.
Непосвященному созерцателю не дано понять, что скрывается за этими переплетениями линий и закорючек, которые кажутся ему всего лишь примитивным рисунком. Человек, несведущий в сокровенной механике, сочтет эти математические формулы и связующие тире бредом сумасшедшего. Ибо мы обречены заблуждаться относительно истинных целей и намерений друг друга; и тысячи наших маленьких тайн не под силу раскрыть даже всесильной инквизиции.
Джозеф Гленвилл.
«Sadducismus Triumphatus» [20]
Пассажиров в вагоне было раз-два и обчелся, так что в распоряжении мальчугана оказалась целая скамья; мама сидела на скамье через проход с его младшей сестренкой, сжимавшей в одной руке корочку хлеба, а в другой — погремушку. Надежно пристегнутая к сиденью, малютка могла смотреть по сторонам, а если начинала сползать набок, ремень натягивался и не давал ей упасть, пока мама снова не усадит ее ровно. Мальчуган глядел в окно, жуя печенье и периодически задавая маме вопросы, на которые та отвечала коротко, не отрываясь от книги.
— Мы на реке, — сказал мальчик. — Там река, а мы едем сверху.
— Вот и славно, — промолвила мама.
— Под нами мост через реку, — сказал мальчик, теперь уже сам себе.
Еще несколько пассажиров разместились в дальнем от них конце вагона, а когда кто-нибудь шел мимо них по проходу, мальчик поворачивал голову и говорил: «Привет». Чужаки обычно тоже говорили: «Привет»; иные вдобавок спрашивали, как ему нравится поездка, и называли его «славным большим парнем». Такие замечания только раздражали мальчика, и он молча отворачивался к окну.
— Там корова пасется, — говорил он спустя минуту. — Скоро мы приедем?
— Уже скоро, — всякий раз отвечала мама.
Малютка тихо возилась с погремушкой и хлебом (мама то и дело совала ей новые корочки), но один раз слишком сильно завалилась набок и ушибла голову. Она расплакалась, и следующие пару минут в этой части вагона было много шума и суеты. Мальчик слез со своей скамьи, пересек проход и помог маме успокоить сестру, щекоча ей ножки и уговаривая не плакать. Наконец малышка засмеялась и снова стала мусолить хлеб, а мальчик получил от матери карамельку и вернулся к своему окну.
— Я видел ведьму, — сказал он маме чуть погодя. — Там была большая-пребольшая, старая-престарая, гадкая-прегадкая ведьма.
— Вот и славно, — промолвила мама, не отрываясь от книги.
— Такая здоровенная уродина. Я сказал ей убираться, и она пропала, — сказал мальчик, теперь уже сам себе. — Она приходит и говорит: «Я тебя съем», — а я ей: «Нет, не съешь», — и прогнал эту старую злющую ведьму.
Он умолк, глядя куда-то вверх; в этот момент дверь из тамбура отворилась, и в вагон вошел пожилой мужчина. У него было приятное лицо и густые седые волосы; его синий костюм был слегка помят, что в поездке дело обычное. В руке он держал сигару, а когда мальчик сказал: «Привет», — взмахнул сигарой со словами: «Привет-привет, сынок», — и остановился, облокотившись на спинку его скамьи. Мальчик меж тем, задрав голову, продолжил смотреть в окно.
— Что такое ты там высматриваешь? — полюбопытствовал старичок.
— Ведьм, — с готовностью сообщил мальчуган. — Старых гадких злющих ведьм.
— Понятно, — сказал старичок. — И много их видел?
— Мой папа тоже курит сигары, — сказал мальчик.
— Все мужчины курят сигары, — сказал старичок. — Придет время, и сам закуришь.
— Я уже мужчина, — сказал мальчик.
— А сколько тебе лет?
Это был извечный, порядком надоевший вопрос. Мальчик с минуту глядел на старичка, подозревая насмешку, и наконец заявил:
— Двадцать шесть. Восемьсот сорок восемьдесят.
Мама оторвалась от книги и, с ласковой улыбкой взглянув на свое чадо, сказала:
— Четыре.
— Неужто и вправду двадцать шесть? — выразил вежливое сомнение старичок, обращаясь исключительно к мальчугану, и качнул головой в сторону соседней скамьи. — А это твоя мама?
Мальчик нагнулся вперед, чтобы выглянуть из-за него, и подтвердил:
— Да, мама.
— А как тебя зовут? — спросил старичок.
У мальчика снова возникли подозрения.