Ну что мог ответить Прохор жене своей молодой? Что его непреодолимо тянет в лес, к старой берёзе! Что взор другой неотступно везде и всегда следует за ним! Что образ лесной красавицы затмил привлекательность жены и манит к себе всё сильней и сильней!
Ничего не ответив, Прохор лишь тяжко вздохнул и потупил взор. Он чувствовал себя отвратительно. Только начали жить, а у него голова уже забита грешными мыслями. В роду Чигирей не пристало обманывать семью! Но как быть?! Как жить дальше?! И как ни старался Прохор выкинуть из головы всё непристойное, ничего поделать с собой не мог.
— Прошенька, ну что ты молчишь? — с глазами, наполнившимися влагой, Марылька обняла мужа и прижалась к нему. Её ласковое обращение отрезвляюще подействовало на Прохора.
— Не сердись, милая… Притомился я просто… Всю осень от зари до зари потом исходил, — успокоился Прохор и тоже обнял крепко жену. Горечь и неопределённость будущего травили его душу.
— Ой, не тисни нас так…
Прохор ослабил объятия и немного отстранился, заглядывая Марыльке в глаза. До него наконец-то начал доходить смысл её намёков.
— Это точно?!
— Угу, — обрадованно кивнула Марылька, видя перед собой прежнего Прохора.
— Что «угу»?
— А что «точно?» — кокетливо передразнила она мужа, и её лицо ещё больше заискрилось радостью.
— Марылька, не томи! Говори правду! Или ты дурачишь меня?
— Не дурачу, Прохорка. Скоро у нас будет дитятко… и ты станешь батькой.
И Прохора вмиг по-настоящему охватила сначала радость, а потом и чувство гордости. Подхватив Марыльку, он кружил её по двору, не обращая внимания на увещевания и просьбы прекратить.
Эта приятная новость на некоторое время вырвала Прохора из плена наваждений. Он в глубине души надеялся, что сейчас, в ожидании первенца, что-то должно коренным образом измениться в его жизни. Теперь он будет полностью поглощён заботой о Марыльке и о будущем дитятке.
Но навязчивые воспоминания о Янинке, словно репей, вцепились в память Прохора. Мысли о лесной девушке роились и прочно застревали в голове, будто мотыльки в липкой паутине. Что только Прохор ни делал: и свечи ставил в церкви, и исповедовался чаще обычного, и вспоминал советы да наставления деда своего — ничего не помогало! «Крепко, видать, взялась ведьма за меня! — грустно подумал он и тут же, к своему стыду, отметил: — А всё ж приятно думать о Янинке!»
Иногда на Прохора налегало безрассудное желание бросить всё и без промедления направиться к Гайстрову болоту, но он всё же находил в себе силы не делать этого. Знал, что в конце концов из его встреч с Янинкой ничего хорошего для семьи не выйдет.
С выпавшим снегом Прохор частенько сопровождал Семёна Игнатьевича на зимней охоте. То зайчишек иль куропаток пострелять, то лису затравить, случалось, и на волков облавы устраивали. Ловчий знал все места, где водился зверь, и хотя Семён Игнатьевич и сам это знал неплохо, но всё равно к советам Прохора прислушивался. Вот только в леса, где затерялась избушка с Химой и её дочкой, молодой охотник упрямо не хотел идти, выдумывая всякие причины: то зверь там пуганый, то корма ему там не хватает и он перебрался в другие места, то ещё что-либо.
— Уж не опасаешься ли ты со своей знакомой встретиться? — спросил однажды пан Хилькевич.
— С какой знакомой?
— Ну, с Химой, с кем же ещё.
Прохор перевёл дух и с облегчением ответил:
— Не, чего мне её бояться? Нехай она боится. — Он сильно нервничал, что Семён Игнатьевич догадается о его терзаниях по Янинке и будет корить за это.
А пан Хилькевич лишь подозрительно прищурился и как бы сам себе промолвил:
— Там и девка ещё есть…
Прохор промолчал, а Семён Игнатьевич больше и не затрагивал эту тему. Мало того, так никогда и не настаивал на том, чтобы поохотиться у Гайстрова болота. Дичи-то там даже побольше водится, чем в других местах.
Прошло весёлое Рождество; жутким волчьим воем отметилась Филипповка; оттрещали крещенские морозы. Худо-бедно, но встретили и Масленицу.
Всё это время Прохор стойко держался и всячески отгонял от себя думы о Янинке. Но противиться этому с каждым днём становилось всё трудней и трудней.
Марылька была на сносях и вот-вот должна разрешиться. Но радость скорого материнства омрачалась тревогой за Прохора. Она всё чаще замечала в муже подозрительную задумчивость. В такие моменты, незаметно наблюдая за Прохором, в её глазах появлялся странный холодный блеск. В сердце будущей матери всё это время не угасала отравляющая ревность.
Однажды, сидя перед растопленной печкой и в задумчивости воззрившись на пылающий огонь, Прохор вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Пробудившись от тайных думок, он резко повернул голову, и его взгляд столкнулся с Марылькиным. Такого странного выражения на лице женки он ещё не видел: взор обычно тихой и застенчивой Марыльки теперь глядел гневно и ревниво! А может быть, Прохору так показалось?! Но нет, не показалось! И неверного в мыслях мужа обдало жаром: «Всё, догадалась! Вот черт, даже мысли о другой не могу скрыть! А что уж говорить об остальном…»
— Думаю вот… как сев провести. Время уж скоро подоспеет… Какие земли под что пустить… — в смятении начал оправдываться Прохор.
В ответ — тяжёлое молчание.
«Точно догадалась! Но откуда?! Может, во сне имя Янинки назвал?» — подумал Прохор и, не найдя ответа, вышел прочь из хаты. Втайне он надеялся, что с рождением дитяти всё переменится к лучшему.
И вот земля сбросила с себя последние клочья отслужившей снежной шубы. Хотя мощные и буйные потоки талой воды и теряли уже свой напор, превращаясь в бойко урчащие ручьи, но для всего Полесья это была самая тревожная пора. Взыгравшая Припять накрыла крыльями разливов обширные пространства. В такие времена на многих хуторах, в деревнях и селах незаменимым средством передвижения были челны. Многие, кому не повезло, и в чьи хаты незваным гостем вполз паводок, спасались на взгорках и возвышенностях: ставили курени, сгоняли скотину и уж в который раз ждали милости от матушки-природы.
Черемшицы, обосновавшиеся на возвышенном берегу речушки, вода почти не затронула. Только лишь несколько крайних хлевов подмочило паводком. Поглядывая на водные разливы, Прохора одолевала тревога. Сильная тревога! И не за подтопленные хлевы, не за смытые озимые! Его тревожила судьба обитателей лесной избушки. То, что там полно воды, он знал наверняка, но ничем помочь не мог. Но даже если бы и была у него возможность помочь, то понятно, что старуха этой помощи век не дождалась бы. «По мне так нехай бы и утонула!» — размышлял Прохор.
Дни становились заметно длиннее, и весна уверенно брала своё! С каждым днём земля становилась суше, красочнее и живее; с каждым днём теплый воздух всё больше звенел от переклички перелётных птиц: всякая пичужка с радостью оповещала, что она жива и ищет пару. И везде слышались разные по звучанию, но одинаковые по значению звуки, ликующие и славящие жизнь. Многоголосье природных певцов поражало слух! Каких только не услышишь звуков! Начиная от тончайших дискантов пигалиц и сверчков и заканчивая басовитым и трубным криком крупных птиц, полнилась округа. А вот зверь молчал, он свои свадьбы отгулял значительно раньше.