– Где профессор Кмоторович? Отвечайте!
– И пустил змий из пасти своей вслед жены воду, как реку, дабы увлечь ее рекою. Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей [20] .
Я устало опустилась на стул. Он что, набит этими цитатами?
– Пит, препарат точно не просроченный?
Мой гороподобный любовник отрицательно покачал головой.
– А не подействовать он мог?
– Нет. Он действует. И еще – этот препарат тем и хорош, что от него не защищают проверенные техники.
– Ага, не защищают. Посмотри на это чудо с Библией. Что не спросишь – он тебе вместо ответа проповедь.
– Фанатик, чего тут, – он пожал плечом.
Я встала и подошла к магнитоле. Пит-то, конечно, понял все сразу, но я все-таки сказала – чтоб этот упертый осел слышал:
– Что ж, придется старым, дедовским способом.
– Сбегать за базовым комплектом? – Пит радостно вскочил.
Я кивнула:
– Ну… еще чего-нибудь захвати. Паяльник там, ножницы садовые. Ну сам придумай.
– Один момент, – сказал он, выбегая.
Я взяла один из дисков:
– Пожалуй, Стравинский подойдет лучше всего. Святой отец, вы что-то имеете против балета «Весна священная»?
Он отрешенно покачал головой. На какой-то миг мне даже стало жаль его.
Совсем немного.
02.01.2043.
Остров Самостанский [21] . Алекс
Есть раны, которые не заживают никогда.
Бывает, ты чувствуешь боль не сразу. Какое-то время ты живешь по инерции – тебе кажется, что ничего не изменилось. И все, что произошло – только сон, летучая греза. Вот сейчас ты проснешься, и все будет, как прежде. Но проходит время, а тягучий кошмар продолжается, и в один прекрасный день ты, наконец, всем сердцем, всем разумом, всем существом своим осознаешь реальность утраты. Ты понимаешь, что никогда, никогда больше не поговоришь с дорогим тебе человеком, не увидишь его на пороге, не коснешься его руки, не заглянешь в глаза.
Его больше нет. От этой мысли тебе захочется колотить кулаками о стены, захочется бежать, куда глаза глядят – но ты знаешь: убежать от этого невозможно, ничто не сможет избавить тебя от этой боли. И теперь тебе с этим жить.
Только здесь, на этом затерянном в море островке, я в полной мере ощутил, что потерял обоих своих детей. Потерял навсегда.
Я старался заглушить боль, работая, как вол, но боль возвращалась и возвращалась вновь и вновь.
Теперь я понимал верующих куда лучше, чем раньше. У знания есть один серьезный недостаток – оно не приносит утешения.
Но я не умел верить.
Когда в небесах не было ни одного из тех спутников, которые могли бы нас засечь, мы порой выходили из нашей лаборатории, скрытой в подземельях разрушенного старинного монастыря, за свою долгую историю успевшего побывать концлагерем, тюрьмой и психбольницей и окончательно заброшенного в девяностых годах прошлого века.
Какое это все-таки счастье – видеть небо над головой!
Во время таких прогулок боль становилась особо сильной, но я даже не пытался как-то утишить ее. Я понимал, что с этим придется жить остаток моих дней. И принимался строить все новые и новые планы по освобождению Феликса и Марии. Хотя самым лучшим – да, собственно, почти единственным – способом им помочь была наша работа. Ройзельмановская сеть должна была быть разорвана!
Но – увы, восторг первого озарения прошел, а мы так и продолжали биться в глухую стену. И до сих пор не могли вычислить сигнал, который, как я предполагал, вызывает «эффект Ройзельмана». Мы просеивали горы информации, но результата так и не добились. Корпорация наверняка блокировала все, что могло бы пролить свет на причину столь радикальных перемен в судьбе человечества.
Тогда мы решили «развернуть задачу задом наперед». Что, если попытаться накрыть наш остров защитой от «сигналов Ройзельмана»? Ну, допустим, не весь остров, а хотя бы наше убежище.
И мы это сделали!
Мы не могли – пока, во всяком случае – очистить от морока всю планету (в крайнем случае – снесем все вышки сотовой связи, невесело шутил Макс). Но мы уже знали, как освободить от него отдельно взятый локальный (пусть небольшой) участок этой планеты. То, что мы сделали на острове, можно было повторить где угодно.
Правда, когда я соотносил размеры Земли с размерами потенциально освобождаемого «пятачка», на меня начинало накатывать глухое отчаяние: это ж все равно, что пытаться разобрать крепостную стену по песчинке. При этом «крепость» будет непрерывно восстанавливать поврежденные участки, а может, и кипящую смолу на головы «разрушителей» станет лить. Если бы вытащить из «стены» ключевой камень, стена рассыпалась бы сама, но именно с этого мы и начинали, не получилось, не нашли мы нужный сигнал. Или если бы у нас были в этой «крепости» союзники… Ну да. А если бы у нас была волшебная палочка… Пустые бессмысленные мечтания. Безнадежно.
Но я продолжал работать. Работа была моим единственным спасением. Единственным средством заглушить боль.
Звонок по скайпу застал меня врасплох во время одной из прогулок. Этот позывной я использовал лишь однажды для связи с ребятами из моего центра. Но сейчас они здесь, со мной, и все вроде спокойно. Я некоторое время размышлял, отвечать или нет, и, наконец, решился. Звонок по скайпу не отследить.
Ограничился, правда, лишь аудиосвязью. При этом говорить я не спешил. Пусть сам представляется, сам объясняется, сам… или сама?
– Профессор Кмоторович? – голос был юношеским, почти детским, и совершенно незнакомым. – Не бойтесь, этот смарт не засвечен, наш разговор не отследить.
– Кто вы? – настороженно спросил я.
– Меня зовут Петр. Вы меня не знаете. Я сын Жанны.
Это было как ушат ледяной воды. Жанна, вторая жена и убийца моего сына. Я не мог ее ненавидеть, но и любить, ясное дело, тем более не мог. Да-да, точно, на судебном процессе я слышал, что у нее есть сын-подросток. Но это, впрочем, пустое. Но вот как он…
– Как вы меня нашли?
– По электронной активности, – ответил он весело. – Передайте вашему программисту, что он ламер. Если бы на Корпорацию работали не такие ленивые тюлени, как сейчас, вас давно бы уже скрутили.
Да, похоже, с безопасностью у нас не очень. Ну да, где ж нам толковых безопасников-то взять? Наше дело медицинское…
– Что вам нужно?