Я делаю аккуратный надрез в районе затылочной впадины и чулком снимаю с черепа кожу, так что лицо – бывшее лицо – сморщивается где-то под подбородком. Ничего, это ненадолго, скоро я все верну на место. Крови нет, она давным-давно свернулась. Дисковая пила пронзительно визжит, вгрызаясь в затылочную кость, но это не страшно, здесь отличная звукоизоляция.
Я методично делаю свое дело, и мне почему-то вспоминается человек, который давным-давно умер – смуглый пышноволосый красавец с хищными элегантными усами, в обтягивающей белой майке. Смерть забрала его молодым, но песни его живы и будут жить всегда. И он – что самое удивительное – знал об этом. По крайней мере, знал, когда, уже чувствуя на своем лице близкое дыхание смерти, писал одну из последних своих песен.
Ее строка безостановочно звучит сейчас в моей памяти. Всего одна строка, по кругу, как на заевшей пластинке. Как ни странно, это совершенно не мешает мне работать. Даже наоборот.
В какой-то момент я понимаю, что тихо напеваю эти слова. И это первый раз, когда я за работой что-то произношу вообще. По крайней мере, в этой жизни.
Show must go on…
Да, шоу должно продолжаться…