— Не торопись. Поспешность бывает хуже предательства, — сказал Ипат, непостижимым образом в одно мгновение оказавшись рядом. — Они никуда отсюда не денутся — здесь легко погибнуть, но невозможно умереть. Ну…
Поверхность болота уже подступила к груди, а туман стелился у самых глаз и поднимался всё выше и выше, а значит, скоро можно будет на себе испытать, как это — погибнуть, но не умереть.
— Можно подумать, что тебе уже всё равно: что жизнь — что смерть, что воля — что неволя — как тогда… — Ипат склонился над ним и говорил почти шёпотом. — Ты забыл, как твоё отчаянье боролось с твоей скукой, а ты спасался от них, стараясь ни о чём не думать и ничего не хотеть… Ты забыл?
Нет, он не забыл. Как можно забыть то, чего не было… Вернее — было, но не было жизнью. И то, к чему его сейчас гонит внезапный проблеск былого отчаянья, тоже не назовёшь смертью. Вот-вот болотная жижа сомкнётся над головой, и можно будет не прислушиваться к тому, как шелестит мелкий гравий, который тащит в глубину откатывающейся волной ленивого прибоя. И можно будет не слышать того, о чём щебечут девицы, раскинувшие под солнцем свои загорелые тела, или вопят чайки, присевшие на волнолом. Да, это было, было, было… Быть или не быть — вот в чём вопрос!
— Ты думаешь, что единственный твой долг — присоединиться к своим парням и разделить их судьбу! Но зачем эта жертва, если ты можешь им помочь, помочь по-настоящему?! И им, и себе. — Могло показаться, что брат Ипат уже отчаялся убедить его хоть в чём-то и продолжает говорить то ли для очистки совести, то ли для того, чтобы было чем оправдаться перед начальством.
Хуже всего, когда не знаешь, на что решиться — то ли двигаться вперёд навстречу судьбе, то ли повернуть назад навстречу ей же. Какой-то мифический баран (или осёл?) так и издох с голоду, не сумев выбрать из двух кормушек одну. А может быть, всё это только сон? И на самом деле не было ничего — ни бойни на пляже, ни чудесного, невозможного спасения, ни трёх лет придушенной ленивой скорби, ни монастыря, ни этого проклятого острова. Тогда, наверное, неплохо было бы проснуться прямо сейчас, а потом добровольно навестить полкового психиатра, который наверняка замаялся без работы — в Спецкорпусе психов не держат. Прости, брат Ипат, но и тебя, наверное, тоже не было…
Когда он очнулся, оказалось, что лучи рассветного солнца уже пробиваются сквозь щели в стенах хижины, Тлаа куда-то испарился, а земная дрожь угомонилась. Онисим вышел на двор и в полном изнеможении упал в плетёное кресло.
Давешний петух разгуливал по двору, что-то выискивая клювом в густой стриженой траве, обступившей грядку хризантем, и временами недоверчиво и с затаённой угрозой поглядывал на нахального посетителя. Над одной из куксо великой скво ещё курился дымок, но открывшаяся язва кратера, вероятно, находилась на противоположном склоне и не слишком портила пейзаж. И ещё с горизонта исчезли эверийские корабли, а небо не рассекал ни один реактивный след. Неужели ночное буйство старушки заставило эверийцев снять блокаду? Или они просто решили до времени не показываться в поле зрения островитян? Но об этом даже и думать не стоит. Вся возня вокруг острова — это так далеко, так нелепо… С одной стороны — военный потенциал сверхдержавы, с другой — сила не от мира сего, которой нипочём законы природы и какая-либо привычная логика. Лучше бы они ушли.
Онисим вдруг поймал себя на том, что думает о Тлаа и населении острова как о «своих», а об эверийской эскадре — как о потенциальном противнике, и это показалось ему слегка забавным. Хоть кого-то можно наконец-то считать своими.
Из хижины послышался треск, отсветы ослепительно-голубой вспышки вырвались из окна и распахнутой двери, потом раздались едва различимые голоса — старуха и Лида о чём-то перешёптывались, вероятно, желая что-то скрыть от лишних ушей, а может быть, Мария просто не могла говорить громче. Но если они хотят что-то скрыть, то это зря — свои всё-таки…
Он поднялся и шагнул в дверной проём. Седая бледная старуха лежала на больничной каталке, а под ней земляной пол прикрывал кусок серого линолеума с рваными краями. Лида смотрела на стеклянную колбу капельницы.
— Подожди. — Она сделала ему знак, чтобы не входил, вынула иглу из едва различимой старушечьей вены и двинулась к выходу. — Пойдём. Там поговорим. Не надо её пока беспокоить. Пойдём.
Она чуть ли не вытолкнула его обратно во двор, плюхнулась в кресло, достав из кармана шорт мятую пачку сигарет.
— Знаешь, нам придётся подождать, — сообщила она, чиркая зажигалкой, и пальцы её заметно дрожали. — Ромен никуда не денется. И твои дела тоже никуда не убегут. Там вообще ничто и никто никуда не девается. Она сейчас хочет только одного — чтобы мы не дали ей снова впасть в забытьё.
— А тебе откуда знать?
— А я и не знаю. Только нам придётся сначала Марию проводить.
— Куда?
— Куда-куда… Да всё туда же. Ей всё равно осталось несколько часов — мне доктор сказал. Мы похороним её, а через три дня её душа укажет нам кратчайший путь. Мы похороним её, и не смей улыбаться возле её могилы.
11 октября, 18 ч. 30 мин., Новаград, Южное Подворье, Главный штаб Спецкорпуса.
— Нет уж, голубушка моя, так просто вам от этого дела не отбояриться. Тоже мне, придумали некомпетентность! Сами же писали, что остальные смыслят ещё меньше. Так что никакой отставки — и слышать не желаю! — Чувствовалось, что генерал Сноп был сердит не на шутку — он даже не предложил Дине присесть и начал свою гневную тираду, едва она появилась на пороге кабинета и ещё не успела закрыть за собой дверь. — Работать надо, голубушка, а не совать голову в песок, как, извините, птица страус.
— Позвольте…
— Не позволю! У нас тут дел невпроворот, а она в отставку собралась! Яблочка хотите? — Генерал протянул ей через стол розовое яблоко, выбрав самое большое из лежавших на подносе. — Вы пока грызите себе, а я уж навтыкаю вам от всей души для поднятия боевого духа.
— Ваше Высоко…
— Да помолчите вы, наконец! Что за манера — я ей слово, а она мне десять. Садитесь пока… Да не в кресло, а на табуретку, раз уж провинились! Садитесь и слушайте, голубушка, и при этом постарайтесь соображать, хоть и не бабское это дело.
— Что?! — Дине даже показалось, что она ослышалась, и возмутилась с некоторым опозданием.
— А вот это уже другой разговор. Если кураж есть на начальство гавкать, значит, не всё потеряно, — тут же сменив тон, заявил генерал и перешёл к делу. — Знаете уже, наверное, что нашлось это ваше «тантхатлаа», вещественное доказательство № 22, Печать Нечистого, в общем, дрянь эта…
— Да, я в курсе, — холодно ответила полковник Кедрач.
— А раз в курсе, так давайте думать, как нам эту штуку заполучить.
— Обладание Печатью таит в себе опасность и налагает ответственность.
— А необладание может нам вообще таким боком выйти, что мало не покажется. — Генерал даже слегка приподнялся в своём кресле, видимо, для большей убедительности. — Нам ведь не дрянь эта нужна! Нам нужно, чтобы у ромеев её не было. И вообще, это наше национальное достояние, обнаружено на нашей территории, имеет огромную историческую и культурную ценность. Может, порекомендуем Посольскому Приказу ноту им организовать — о возвращении похищенного имущества законному владельцу, гражданину Соборной Гардарики Маркелу Сороке, 52-х лет, подследственному…