Парень, похожий на Андрея. Евгения Поливанова с лицом Лиды и какая-то загримированная Женька, которая бесконтрольно поднимается на второй этаж, подходит к двери Майиной квартиры, и… И – полынь, полынь. И Виталий! Чем-то напуганный Виталий, вдруг выпавший из колоды долгих лет забвения, словно крапленая карта из рукава шулера!
Майя свесилась с кровати, достала из кармана куртки телефон. Набрала номер.
– Андрей? Слушай, это я… Да, привет, не перебивай, слушай! Пойди прямо сейчас…
Она едва успела договорить и сунуть мобильник снова в карман, как в комнату вошел Олег.
– Маечка, ты что тут затихла? – Он с тревогой поглядел на нее. – Что, опять худо стало?
– Нет, ничего, – прошептала Майя. – Иди ко мне. Давай полежим, немножко отдохнем, чтобы ночью спать не хотелось.
– Давай отдохнем, – кивнул Олег, который вообще очень любил поспать днем. – Тогда раздевайся?
Майя посмотрела на него снизу вверх:
– Лучше ты меня раздень…
Через дорогу от Лидиного дома, на любимой улице Дунаева, одной из тех, на которой еще оставались старинные, купеческо-мещанские домишки, за заборами в палисадниках цвела, как ошалелая, сирень. И как-то так дружно ударило майское тепло, что и сирень распустилась чуть не вся одновременно, не чередуя сортов, а враз обрушив на землю разноцветное цветенье: и бледно-сиреневое, и лиловое, и тускло-красное, и белоснежное, воистину бурное кипенье своей благоухающей, тревожной, загадочной красоты.
Лида, которая после телефонного звонка этого Григория никак не могла успокоиться, нарочно пошла на маршрутку не на площадь Свободы, вернулась к оперному театру, чтобы пройти старыми улочками, надышаться сиреневым запахом. От этого сладкого дурмана сердце заколотилось быстро-быстро, так, что иногда удушье подкатывало к горлу.
«Вот те раз, – с мрачной усмешкой подумала Лида, – хоть бы не сделаться аллергиком на сирень, подобно Майе Майданской, которая задыхается от полынного духа».
Вдобавок в маршрутке почему-то как минимум трое пассажиров держали в руках охапки сирени, наломанной в каких-то садах, а может, и вовсе на заповедном Щелковском хуторе, и это сочетание аромата цветов, запаха бензина и теплого ветра, врывавшегося в растворенные окна и лохматившего волосы, привело Лиду в удивительное состояние. Она была сейчас готова ко всему. На душу снизошло какое-то странное, почти наркотическое спокойствие. Так бывает, когда мы заранее ждем удара от судьбы и готовимся к этому, собираемся с силами, чтобы встретить его во всеоружии, укрепляем дух, чтобы не упасть, даже если окажемся раненными в самое сердце. Она знала, что получит рану, чувствовала это… но даже отдаленно не могла вообразить, что же это будет!
Лида до такой степени накрутила себя ожиданием, что у нее даже ноги ослабли, когда она увидела, что около справочного бюро никого нет. В этот час в здании вокзала вообще было пустовато: собираться на три основных поезда, уходящих в Москву один за другим, пассажирам было еще рано, поэтому в залах ожидания почти не оказалось народу. В очередях к кассам дальнего следования стояли отчего-то все женщины с детьми да солдатики в форме. Пассажиры пригородных поездов брали билеты и кучковались в другом крыле, поэтому Лида не боялась проглядеть Григория, если он появится. Пройдясь несколько раз по небольшому кассовому залу и даже поднявшись на всякий случай на второй этаж (а вдруг Григорию вздумалось прогуляться по магазинчикам?), она снова спустилась, вышла в главный зал и стала под знаменитой вокзальной люстрой, напоминающей огромный опрокинутый цветок.
Стала она так, чтобы видеть и вход в вокзал, и двери, через которые можно было пройти к справочному бюро. Теперь Григорий никак не мог пройти мимо нее – разве только если бы надумал избежать встречи, которую сам же назначил. И вдруг Лида – малодушно, конечно, но от всей души! – пожелала, чтобы так оно и произошло. Черт с ними, с деньгами, которые Григорий должен Сергею. Пусть заберет их с собой, пусть они принесут ему пользу и помогут продержаться после тюрьмы. Наверное, это будет только справедливо. Ведь не зря же Сережа оставил деньги Григорию. Может быть, сейчас просто повернуться и уйти отсюда? Придет Григорий или нет, через некоторое время он уедет на своем барнаульском поезде и навсегда исчезнет из жизни Лиды – вместе с воспоминаниями, которые пробудил в ней, вместе с тревогами, которые принес, и вместе с тайной, которую собирался открыть.
Боже мой, боже мой, да что за страх сжимает сердце? Откуда он взялся? Почему, ну кто может объяснить, почему Лида сейчас все отдала бы за то, чтобы повернуть время вспять, чтобы никогда в жизни не видеть мертвое, спокойное лицо брата, не слышать хрипловатый, щемящий голос в «ракушках» плеера:
И лебеди летели на восход,
И клекот ястребиный в небе таял,
И мчался по реке последний лед —
И я увел тебя из волчьей стаи…
– Это ты – Лида, сестра Сереги? – вдруг раздался за ее спиной тихий голос, который она сразу узнала.
Лида повернулась и какое-то мгновение тупо смотрела в пустоту на уровне своего роста. Потом опустила взгляд и так же тупо уставилась на человека ростом метра полтора, не выше, который смотрел на нее снизу вверх. Сначала почудилось, что она видит перед собой трижды плохо помянутого сантехника из своего ЖЭУ, однако у этого человека были прищуренные, острые и живые глаза совершенно необыкновенного ярко-зеленого цвета. И взгляд их ничем не напоминал взор снулой рыбы, которым напугал Лиду сантехник. Над глазами жили, чудилось, своей отдельной, очень интенсивной жизнью серые – соль с перцем, полуседые – брови. А вглядевшись в лицо Григория, Лида поняла смысл расхожего выражения: «Изборождено морщинами». Оно и впрямь было покрыто глубокими бороздами и больше напоминало не лицо человека, а морду неизвестного зверька – может, обезьяны, может, лемура какого-нибудь, бог его разберет, однако зверек этот был очень умным, хитрым и… и опасным.
– Хорошая ты девка, – спокойно сказал Григорий, стаскивая кепку и отвешивая Лиде поясной поклон. Голова у него оказалась обритой наголо, но щетинка была тоже седая. – Красивая… Вся в точности как Серега говорил. Вот деньги, возьми. – Он подал Лиде растрепанный газетный сверток, а когда она испуганно спрятала руки за спину, прошипел сердито: – Бери, кому говорят! А то вон, видишь, ангелы-хранители мои в обе дырки смотрят?
Лида повернулась и увидела двух омоновцев и двух милиционеров, которые исподлобья наблюдали за ней и Григорием.