Поэтому к людям, подающим надежду на выздоровление, приковано все наше внимание. Мы регулярно осматриваем их, делаем разные анализы. Стараемся не позволить, чтобы наших подопечных затронули другие заболевания. Создать для них нормальные условия содержания почти невозможно, но эти палатки постоянно дезинфицируются. Доступ туда строго ограничен.
Аркадий Федорович требует неукоснительно соблюдать режим. Я понимаю, что он хочет не только спасти этих больных, но еще и показать на реальном примере возможность излечения от вируса Эбола при условии отсутствия других инфекций.
Кажется, нам удается сработать так, чтобы все шло согласно плану Карского. Люди, начавшие поправляться, демонстрируют весьма быстрое выздоровление. Академик замечает, что при прочих равных условиях, быстрее поправляются молодые пациенты.
В числе последних оказывается и Агизур. В этом случае, кроме собственно лечения и профилактики новых заболеваний, нам приходится выступать еще и в качестве психологов. С юным бербером очень часто беседует кто-то из нас. Чаще, конечно, через переводчика, а иногда и просто так.
Порой мне кажется, будто парнишка улавливает и смысл моих фраз, произнесенных по-русски.
Для нас с самого начала важно было вернуть ему веру в себя. Зачастую люди погибают просто потому, что отрицают саму возможность лучшего исхода дела или какого-то испытания. Так и здесь. Того факта, что кто-то настойчиво борется за твою жизнь, не всегда достаточно. Нужно и самому быть настроенным на положительный результат.
Агизур меняется буквально на глазах. Недавнего пессимизма и чувства безысходности уже не наблюдается. Он по-прежнему скорбит по отцу, но сам умирать не собирается.
— Как там моя мама? — интересуется парень.
— Она тоже, как и ты, пошла на поправку, — честно отвечаю я, выслушав от Джулии перевод его слов.
— Но я себя чувствую прекрасно. Уже даже способен ходить по палатке. Мог бы и ее навестить, — говорит он, радуясь своему состоянию.
— Нет. Пока тебе нельзя выходить отсюда. Но думаю, что очень скоро ты увидишь свою маму.
— Она же ждет ребенка. Ей труднее переносить болезнь, — вслух размышляет юноша, замолкает на несколько секунд, после чего с прищуром смотрит на нас с мисс Раст и уточняет важный для себя момент: — С моей мамой точно все в порядке? Или это вы хотите меня успокоить?
— Поверь, ей гораздо лучше, чем было сначала, — стараюсь убедить его я. — Да, она ждет ребенка. Он тоже в норме. Так что скоро у тебя будет братик.
— Братик? Вы просвечивали маму своими врачебными приборами?
— Или сестричка. Ничем мы твою маму не просвечивали. У нас и техники-то такой здесь нет.
Возле палатки появляется один из волонтеров и просит нас выйти, не уточняя причину. Мы желаем Агизуру полного выздоровления и покидаем его.
Волонтер выглядит очень взволнованным, но ничего толком не говорит, только сообщает, что с нами хотят побеседовать два бербера. Мы спешим к нашему шатру. Не знаю, как Джулию, но меня начинают терзать тревожные предчувствия. Кажется, находясь здесь, я разучился получать хорошие новости.
Так оно и выходит. То, что рассказывают нам двое гостей, даже плохой новостью назвать трудно. Все это воистину чудовищно!
Информация среди берберов распространяется очень быстро. Едва ли не в режиме реального времени. От одной из кочующих групп к нашим собеседникам поступили сведения, что с востока в сторону Эль-Башара движется колонна военной техники. Берберы нисколько не сомневались в ее принадлежности.
— Фундаменталисты? — пытаюсь отгадать я.
— Нет. Мятежники, свергшие президента, — звучит в ответ. — Наши братья сказали, что техника из самого Хардуза идет.
— А какая именно?
— Братья сказали, что много разной. Есть бронетранспортеры, военные внедорожники с пулеметами, несколько грузовиков с солдатами.
— Известно что-нибудь о цели их перемещения?
— Ничего. Но наши братья думают, что мятежники хотят взять оазис под свой контроль.
— А где были раньше эти чертовы контролеры?! Что они сейчас здесь будут контролировать? Нас с вами да тысячу разлагающихся трупов?
Джулия переводит им эти мои реплики. При этом она наверняка сглаживает их излишнюю резкость.
— Мы сами не в восторге от них, — реагирует один из берберов. — Нам и президент не особо нравился. Но как бы эти вояки не оказались еще хуже, чем он.
Я хочу отпустить еще несколько колких замечаний по поводу гражданской войны в этой стране, однако ничего сказать не успеваю.
Раздается сигнал спутникового телефона, имеющегося у берберов. Один из них принимает вызов, слушает то, что ему кто-то говорит, и в считаные секунды меняется в лице. В его мимике причудливо переплетаются удивление и ужас. Он явно ошарашен.
— Вы-то сами где? — спрашивает этот человек, а Джулия переводит мне его слова.
Ему что-то начинают отвечать, но связь обрывается на полуслове. Бербер пытается перезвонить, но все безрезультатно.
Ни мне, ни Джулии не приходится просить его рассказать об услышанном.
— В ста милях отсюда есть один поселок… — пряча телефон, начал объяснять нам наш гость. — Точнее сказать, он там был. Но сейчас его не стало. Понимаете?
— Эбола?.. — спрашивает женщина.
— Больные там были, но не все жители поголовно.
— Так что же стало с поселком?
Рассказчик напряжен. Слова застряли у него в
горле. Мой разум пронзает страшная догадка. Буквально через мгновение я услышал ее подтверждение.
— Военные уничтожили поселок вместе со всеми жителями, — говорит бербер, едва сдерживаясь от крика.
Мы переглядываемся. Несмотря на все ужасы, которые довелось нам пережить к этому моменту, такая весть выглядит по-настоящему кошмарной.
— Это точно? Твои братья не ошиблись? — спрашивает мисс Раст.
— Нет, не ошиблись. Они видели все своими глазами. А связь прервалась потому, что военные их заметили и начали обстрел.
Сказать, что такого не может быть, мы с Йорданом не способны. После наших гонок с военным вертолетом мы готовы поверить и в куда более страшные вещи.
Я понимаю, что рассказ берберов достоверен, и лишь уточняю на всякий случай:
— Может быть, в этом поселке находилась база или перевалочный пункт фундаменталистов?
Джулия начинает переводить и на секунду задумывается над тем, как передать понятие «перевалочный пункт». По крайней мере, я догадываюсь, что именно на этом понятии она и споткнулась. Впрочем, женщина очень быстро выходит из положения, подбирает какую-то более- менее адекватную замену этому словосочетанию.
Гости отвечают, что в уничтоженном поселке никогда не было фундаменталистов.