Теперь можно свободно вздохнуть. Для любого снайпера, находящегося со стороны пещер, мы находимся вне зоны видимости. Я невольно воздаю хвалу неизвестному проектировщику здешней шоссейной дороги и особенностям местности.
С этого момента наш маршрут выравнивается. Мы движемся вдоль дороги, не забывая осматриваться и прислушиваться. В случае столкновения с карателями или любыми другими агрессивно настроенными людьми с оружием у нас не будет никакой возможности оказать им сопротивление. Посему нашей главной задачей на нынешнем этапе передвижения становится избежание подобной встречи.
Темп нашего передвижения выше среднего. Я спрашиваю своего спутника, не устал ли он. Парень говорит, что нет, нисколько.
Предсказуемый для меня ответ. Я не знаю, при каких обстоятельствах Агизур заявил бы обратное. Ему хочется выглядеть в моих глазах смелым и выносливым. Он готов совершить марш-бросок на пределе своих возможностей, забывая при этом, что я не спецназовец, а всего лишь врач. Впрочем, в военной заварухе, кипящей в этой стране, мне самому трудно отделаться от мысли, что я давно перестал быть просто медиком.
По пути мы не встречаем абсолютно никого. Вокруг нас нет ни одного намека на то, что в оазисе продолжает бурлить жизнь, как это было до недавнего времени.
Мы подбираемся к Эль-Башару как раз с той стороны, где еще вчера находился палаточный городок. Нашим взорам открывается зрелище не для слабонервных. Ограждения завалены или обожжены. От вышек остались лишь обугленные перекладины. Сама территория представляет собой нечто невообразимое — пепел вперемешку с песком.
Я прекрасно понимаю, откуда взялся этот пепел. Слезы наворачиваются на мои глаза. Агизур изо всех сил пытается держаться, но вскоре его прорывает, и он плачет навзрыд, не стесняясь меня,
Я рискую подойти поближе и замечаю обугленные трупы наших недавних пациентов, присыпанные песком. Он оказался на них из-за бури, а не потому, что мертвых кто-то пытался захоронить. По крайней мере, у меня складывается именно такое впечатление.
Я врач, многое вытерпел на своем веку. Однако вид палаточного лагеря, сожженного карателями, подрывает мое самообладание. Мне хочется кричать. Я, человек, верный клятве Гиппократа, не способен понять, как кто-то может творить подобные зверства.
Все же я сдерживаюсь. С одной стороны, мне не хочется, чтобы Агизур видел мою слабость. С другой же — до выяснения обстановки по Эль-Башару в целом демаскировать себя криками было бы весьма неразумно.
Агизур тоже берет себя в руки. В его глазах не только остатки слез, но и блеск праведного гнева. Он подходит ко мне. Мы некоторое время стоим неподвижно и молча смотрим на эту страшную братскую могилу.
Вероятности того, что кто-то из больных мог выжить в этом пекле, нет никакой. Несмотря на это, мы отправляемся по периметру бывшего палаточного лагеря.
Ветер продолжает смешивать песок с пеплом. Кое-где еще струится дым. Нигде нет ничего такого, что свидетельствовало бы о жизни.
По пути мы обнаруживаем несколько трупов без признаков обугливания. Люди, шедшие на поправку, явно пытались спастись от ярости карателей. Огня они избежали, но от автоматных очередей уйти не удалось. Их скосили выстрелами в спину.
— Зачем они это сделали? — спрашивает у меня парень, имея в виду военных. — Чем им навредили эти беспомощные люди, которые находились в палатках?
— Агизур, у меня нет ответа на твой вопрос, — честно признаюсь я. — Я могу представить, чем они станут оправдывать свое жуткое преступление, но все это будет лишь частью проблемы.
У нас нет времени продолжать разговор. Нам нужно осмотреть остальную территорию оазиса. Мы огибаем сожженный палаточный лагерь и берем курс на близлежащие фруктовые сады. Точнее сказать, туда, где еще недавно они находились. Идем по дороге, занесенной песком.
Как я и предполагал, садов не видно. Мы подходим ближе. Перед нами предстает пепелище, которое местами еще дымится. Вероятно, каратели были настолько разозлены, что уничтожали все, что попадалось на их пути во время следования к центру Эль-Башара.
Я никогда не был связан с садоводством или земледелием, но отлично понимаю, какого труда здешним жителям стоило вырастить эти сады здесь, посреди пустыни. Но раз уж для военных человеческие жизни ничего не значат, то что уж тогда говорить о каких-то там деревьях! Их выжгли подчистую!
Я смотрю на Агизура и замечаю, как он дрожит. Не от страха. От негодования. Я подозреваю, что с этим местом у него связаны какие-нибудь особые переживания, но не спрашиваю, чтобы не провоцировать взрыв негативных эмоций. Из уст парнишки то и дело вырываются какие-то берберские слова, звучащие весьма злобно. Я полагаю, что это ругательства и проклятия, адресованные тем негодяям, которые творили здесь бесчинства.
Мы пересекаем пепелище. Ноги так и вязнут в пепле. То по щиколотку, то едва ли не по колено. Иногда у меня складывается впечатление, будто нам приходится идти по болоту.
Когда мы наконец-то завершаем свой переход, нас наповал убивает новая картина. Опять кругом ужасы, устроенные карателями. Вместо аккуратных побеленных домиков мы видим только обугленные руины. По характеру разрушений я предполагаю, что для уничтожения жилья использовались минометы или что-то в этом роде, смотрю на своего спутника и спрашиваю, готов ли он идти через все это. Вопреки ужасу, который отражается в его глазах, юноша не собирается пасовать.
Мы спускаемся к развалинам и идем в сторону рыночной площади. Нам приходится постоянно корректировать путь, обходить воронки, нагромождения остатков разрушенных зданий и прочее. Сплошь и рядом мы видим окровавленные трупы и части тел. На многих уцелевших стенах буреют засохшие потеки крови.
Скорее всего, военные сначала обстреляли эту часть Эль-Башара из минометов, а потом прошлись здесь, чтобы добить тех, кто чудом избежал смерти. Нас до боли потрясает труп старика с вытянутой рукой. Бедняга явно прикрывался ладонью от автоматов, направленных на него, молил о пощаде.
Выбираемся на рыночную площадь, усеянную телами людей, погибших от рук карателей. Они утопают в песке, нанесенном сюда бурей.
Лавки и магазинчики разгромлены. Часть из них сожжена. Тем не менее мы делаем обход в поисках чего-нибудь съестного.
Вскоре наши запасы пополняются еще не зачерствевшими лепешками, финиками, несколькими головками сыра, кусками вяленого верблюжьего мяса, разными консервами. В лучшие времена мы, безусловно, все это купили бы. Однако сейчас заплатить некому.
После рынка мы заглядываем в больницу. В окнах этого здания нет ни единого целого стекла. Стены покрыты царапинами и дырами. Каратели наверняка обстреливали больницу из крупнокалиберных пулеметов, установленных на бронетранспортерах, но не пытались сжечь ее.
Это дает мне призрачные надежды на то, что внутри мы сможем отыскать хоть что-то из медикаментов. Кое-какие запасы у нас имеются. Они хранятся в той самой машине, в которой оборудована лаборатория. Но этого мало.