Урсула внимательно посмотрела на него. Со времени их встречи в Бредэлби, она не видела Беркина. Он похудел, осунулся, на лице застыло страдальческое выражение.
— Вы ведь болели? — спросила она с некоторой брезгливостью.
— Да, — холодно ответил он.
Они сидели под ивой и смотрели из своего укрытия на пруд.
— Вас это испугало? — спросила Урсула.
— Что именно? — Беркин вопросительно посмотрел на нее. В нем было что-то холодное и жесткое, это беспокоило ее и выводило из себя.
— Наверное, страшно серьезно болеть? — сказала она.
— Скорее неприятно, — ответил он. — А вот боюсь я или нет смерти, еще для себя не решил. Иногда — совсем не боюсь, иногда — очень.
— А вам при этом не становится стыдно? Мне кажется, болезни стыдишься, болеть — это так унизительно, правда?
Он несколько минут размышлял.
— Возможно. Хотя человек и так знает: его жизнь изначально неправильна. Вот что унизительно. Поэтому я не думаю, что болезнь многое меняет. Человек болеет из-за того, что неправильно живет, а иначе он не может. Неумение жить достойно — источник и болезни, и унижения.
— Так вы живете неправильно? — спросила Урсула почти с насмешкой.
— Конечно. Не могу сказать, что многого добился за свою жизнь. Вечно расшибаешь нос о глухую стенку.
Урсула рассмеялась. Она испугалась, а когда ей становилось страшно, она всегда смеялась, притворяясь беспечной.
— Бедный нос! — сказала она, глядя на эту часть его лица.
— Неудивительно, что он такой уродливый.
Урсула немного помолчала, не желая поддаваться самообману. Она всегда инстинктивно стремилась себя обмануть.
— А вот я счастлива. Мне кажется, жизнь — ужасно занятная штука.
— Рад за вас, — ответил Беркин довольно холодно.
Урсула вытащила из кармана обертку из-под шоколадки и стала делать лодочку. Беркин бесстрастно наблюдал за ее действиями. Что-то удивительно трогательное и нежное было в неосознанных движениях ее пальцев, которые на самом деле передавали волнение и душевную смуту.
— Я действительно получаю удовольствие от жизни, а вы?
— Ну конечно! Меня просто бесит, что в самом главном я не развиваюсь гармонично. Я чувствую в себе путаницу, душевный беспорядок, не могу идти прямым путем. Не знаю, что надо делать. А ведь каждый должен это знать.
— А почему всегда нужно что-то делать? — возразила Урсула. — Это так по-плебейски. Мне кажется, лучше быть настоящим патрицием, то есть ничего не делать — быть просто самим собой, ходячим цветком.
— Полностью с вами согласен, но только в том случае, если цветок распустился. Мой же никак не зацветет. То ли он завял еще в бутоне, то ли на него напали вредители, то ли его не подкормили как следует. Черт подери, да он даже не бутон — просто клубок противоречий.
Урсула снова рассмеялась. Какой он раздраженный и взвинченный! Однако это волновало и озадачивало ее. Как человеку выпутаться из такой ситуации? Ведь должен быть выход.
Возникла пауза, и ей вдруг захотелось заплакать. Она достала еще одну шоколадную обертку и стала мастерить новый кораблик.
— Но почему, — после долгого молчания заговорила Урсула, — в жизни современного человека нет расцвета, нет достоинства?
— Сама эта идея мертва. Человечество заражено сухой гнилью. На древе мириады плодов, красивых и румяных на вид — кажется, здоровых молодых мужчин и женщин. Но это плоды Содома, плоды Мертвого моря, они пропитаны желчью. От них никакой пользы: внутри — одна гниль.
— Но есть же хорошие люди, — запротестовала Урсула.
— Они хороши только для нашего времени. Человечество — мертвое древо, на нем висят сплошные желчные пузыри.
Урсула внутренне напряглась, услышав этот яркий и категоричный вывод. Но ей хотелось знать, что Беркин скажет еще.
— Пусть так, но почему это случилось? — спросила она враждебно. Их противостояние становилось все более страстным.
— То есть почему люди — гнилые плоды? Да потому, что не падают с дерева, когда созреют. Висят и висят, пока не перезреют и не станут добычей червяков или жертвами сухой гнили.
Воцарилось долгое молчание. Последние слова Беркин произнес пылко и язвительно. Урсула была взволнована и озадачена, они оба, казалось, позабыли обо всем на свете, кроме этого спора.
— Но если все не правы, то в чем правы вы? — воскликнула она. — Чем вы лучше остальных?
— Я? Ничем, — отозвался Беркин. — Моя позиция лучше только тем, что я осознаю свое положение. Я ненавижу себя. Мне противно, что я человек. Человечество — одна огромная совокупная ложь, а огромная ложь меньше маленькой правды. Человечество меньше, намного меньше отдельной личности, потому что личность иногда способна на правду, человечество же — древо лжи. И они еще осмеливаются утверждать, что любовь — самое высокое, что есть на свете, без устали это повторяют, мерзкие лгуны, а сами что делают! Только подумайте, миллионы людей ежеминутно твердят, что выше любви ничего нет и выше милосердия ничего нет, но взгляните, чем они занимаются. По делам узнаем их, потому что эти грязные лгуны и трусы ни в коей мере не соответствуют своим декларациям.
— И все же, — печально произнесла Урсула, — это не может изменить тот факт, что любовь — действительно самое высокое, что есть на свете, разве не так? То, что они делают, не может исказить истину.
— Может. Будь их слова правдой, тут уж ничего не поделать. Но то, что они утверждают, ложь, и потому с ними не совладать. Сказать, что выше любви ничего нет, — ложь. Можно с тем же основанием утверждать, что нет ничего выше ненависти: ведь противоположности уравновешиваются. А именно к ненависти стремятся люди, к ненависти, и ничему другому. Прикрываясь словами о справедливости и любви, они полны ненависти. Из них сочится нитроглицерин. Ложь убивает. Если нам нужна ненависть, будем жить с ней — со смертью, убийством, пытками, разрушением. Пусть так, но не прикрываясь любовью. Лично я питаю отвращение к человечеству, мне хотелось бы, чтобы оно исчезло с лица земли. Случись это завтра, потери не будет. Реальность останется той же. Нет, станет лучше. Истинное древо жизни освободится от мерзких и тяжелых плодов Мертвого моря, невыносимого груза множества лже-людей, несметного количества вранья.
— Значит, вы хотите, чтобы все погибли? — спросила Урсула.
— Хочу.
— И в мире не осталось бы людей?
— Вот именно. Разве вы сами не видите чистоту и красоту этой мысли? Мир без людей… Только представьте, несмятая трава, заяц на задних лапах…
Искренность его голоса подкупала, и Урсула задумалась: а чего бы хотела она? Нарисованная им картина была привлекательной — чистый прекрасный мир без людей. Действительно, очень соблазнительная картина. В сердце ее закралось сомнение, воображение разыгралось. И все же она была им недовольна.