– Вы поедете на Большую землю, – продолжал Николай Михайлович. – Мы дадим вам ответственное задание, о котором я с вами поговорю особо. Вы захватите с собой вот эту бумагу. Она представляет значительный интерес для нашего командования.
Николай Михайлович вынул из портфеля сложенный пополам лист и не спеша развернул его.
Коноплянко бросились в глаза немецкие слова и даты, написанные неровным, детским почерком. В углу разлилась жирная клякса, наспех подчищенная ногтем.
– За эту бумагу наш товарищ заплатил своей жизнью, Сева Малютин, школьник, который оказал нам эту неоценимую услугу, бродит где-то в лесу. Помните это, Коноплянко! – Секретарь райкома строго посмотрел в голубые глаза Коноплянко и протянул ему руку: – Приготовьтесь к отъезду. О деталях поговорим особо… А теперь, Мирон Дмитрич, пойдёмте побеседуем с вашими людьми.
Он вышел. Коноплянко молча и благодарно смотрел ему вслед.
* * *
Через час по лесной дороге, потряхивая грибной корзинкой, шёл Яков Пряник. Впереди Якова почти бежал Митя, одетый в длинное пальто с поднятым воротником и в щегольской кепке.
– Не то кулак, не то барин, – оглядывая его, смеялся Яков.
Поиски решили начать с пасеки.
– Я уже был там! – взволнованно говорил Митя. – Баба Ивга сказала, что они пошли на пасеку, но на этом все следы и кончаются.
– Где кончаются, там и начинаются. Значит, на пасеке и искать надо, – спокойно отвечал Пряник. – А главное, не спеши. Тише едешь – дальше будешь. Человек не иголка, а ребята и вовсе. Найдём!
Солнце стояло высоко. Прошло уже два часа с тех пор, как ребята вышли с мельницы. Шли медленно, аккуратно выкладывая на пути дорожные знаки. «Иди прямо!» – указывали стрелы.
Около шоссе долго сидели в канаве, пережидая, пока проедет немецкий обоз. Бобик рвался из рук и рычал, шерсть на нём стояла дыбом.
Снова выложили знак из камней «Иди прямо!» – и перешли шоссе.
Начался лес. Укрытые густой зеленью деревьев, ребята вздохнули свободней. Васёк оглядел своих товарищей. Курточки у них были пыльные и измятые, щёки серые. События прошлой ночи вселили в них страх и неуверенность. Они шли кучкой, пугливо оглядываясь по сторонам. На Севу было больно глядеть. Он еле тащился, тяжело дыша и прижимая к сердцу тоненькую руку.
Васёк испугался:
– Сева, ты что? Заболел?
Сева поднял на него страдающие глаза и улыбнулся:
– Не-ет… Ни-чего…
– Что – ничего? Плохо ему! Я давно вижу, – расстроенным голосом сказал Саша.
– Он ещё на мельнице заболел, – вздохнул Одинцов. – У него сердце бьётся, наверно.
– Малютин, у тебя сердце, да?
Ребята окружили товарища, по очереди прикладывали ухо к худенькой груди Севы.
– Ой, как бьётся!
– Прямо как молотом стучит!
– Сева, давай мы понесём тебя!
– Нам это ничего не стоит!
– Честное слово. Севка!
– Нам это даже практика!
Ребята гладили Севу по спине. Саша грел его холодные руки и просил:
– Мы понесём тебя, а? Согласись, Сева!
– Да нет, что вы… Я сам пойду. Это ничего, пройдёт, – улыбался Сева.
– Да ведь трудно тебе идти! – беспокоились ребята.
Один Генка не принимал ни в чём участия. Пустыми глазами смотрел он вокруг, молча шёл вперёд, молча ждал, когда ребята выкладывали дорожные знаки. Петька озабоченно поглядывал на Генку и толкал Мазина.
– Иди ты ещё! Горе у человека – и всё! – огрызался Мазин.
Голод невыносимо мучил Мазина. В пустом желудке урчало, живот втянуло под рёбра, во рту набегала слюна. Мазин тихонько ощупывал в кармане сухую, заплесневелую горбушку, найденную на мельнице, ковырял её ногтем, но не осмеливался взять хоть крошку из драгоценного запаса.
«Не мне одному есть хочется», – оглядываясь на товарищей, думал Мазин.
Никто не жаловался, но по лицам, вытянутым и печальным, было видно, что ребята уже давно голодны.
Тоненький Коля Одинцов потуже затянул свой пояс; у Саши вытянулось лицо, и круглые глаза стали большими и грустными; Петька поминутно совался в кусты, искал в траве щавель и заячий лук. Генка молчал – никто не знал, сыт он или голоден. Бобик, свесив язык, уныло плёлся за ребятами.
Васёк не сдавался. Охваченный тревогой за себя и своих товарищей, он бодро шёл вперёд, стараясь подавить подступающую к горлу тошноту.
– Куда мы идём? Надо бы посоветоваться, – говорил Ваську Одинцов.
– Надо раньше уйти подальше в лес, сделать там привал… – отвечал Васёк. – Ты знаешь эти места? – спрашивал он Генку.
Генка, не разжимая губ, кивал головой.
– А тут партизаны есть?
– Может, и есть, – равнодушно говорил Генка.
– Ты веди нас в самое глухое место, чтобы мы там могли сделать привал и, может, переночевать. Понял?
Солнце уже бродило где-то за деревьями, когда ребята, пройдя редкое полесье, вступили в тёмную чащу. Потянуло сыростью, под ногами стелился мох, косматые ели преграждали путь. Генка грудью продирался вперёд, на ходу обламывая сухие, колючие ветки и мягко отводя рукой зелёные. Севе расчищали путь Одинцов и Саша. Где-то близко зажурчала вода. Генка остановился, прислушался и повернул влево.
– Подожди!.. Выкладывайте дорожные знаки – здесь поворот! – сказал Васёк.
Севу усадили на пень. Он жадно дышал свежим хвойным запахом леса. Ребята долго и озабоченно выкладывали знаки.
Сева подозвал Русакова:
– Здесь должны быть грибы… Ты посмотри, Петя!
Русаков радостно закивал головой и шмыгнул в кусты.
Генка привёл ребят к тихому ручью. Ручей монотонно булькал на дне оврага. По склону поднимались молодые сосёнки. Над сосёнками зелёной крышей переплелись ветви смешанного леса. Сквозь них жёлтыми бликами пробивалось солнце. Генка показал на вывороченное дерево. Глубокая сухая яма виднелась из-под узловатых корней, обросших коричневым мохом.
– Здесь!
Бобик бросился к ручью. Ребята огляделись:
– Знатное местечко!
– Спасибо, Генка!
Сбежали вниз. Жадно пили воду. Напоили Севу, разгребли под корнями яму. Саша постелил своё пальтишко. Сева с благодарностью смотрел, как хлопочут товарищи, но говорить ему было трудно. Он лёг и закрыл глаза.
Ребята сели около ручья. Голод тянул их к воде.
– У нас ничего нет… никакой еды, – с усилием сказал Васёк и посмотрел на товарищей.
– Это пустяки. Можно потерпеть.