Ох как же они хохотали… а между тем это ведь предзнаменование, причем дурное. Потому что меньше чем через месяц, совершенно вот так же, как на это дерево, они натолкнулись на Ирку.
* * *
Не часто, но случалось: статистика вдруг начинала сбываться. Врачи ведь входят в группу риска. В том смысле, что профессия эта – одна из наиболее опасных. Недавно Струмилин где-то вычитал: самая рисковая работа – быть президентом. Дескать, на них, на руководителей государств, совершается самое большое число покушений, ну а поскольку они льют куда больше невидимых миру слез, чем представители остальных профессий, то и сердечные мышцы напрягают куда сильнее, и нервных клеток расходуют невообразимое число.
А что? И очень может быть!
Но к сведению президентов и статистиков: невидимые миру слезы льют и врачи «Скорой». Очень часто не только по поводу страданий своих пациентов, но и мизерной зарплаты. Еще хорошо, что ее практически не задерживают. Хотя даже если бы и задерживали, забастовок бы все равно не было. Как-то не поднимается рука хватать за хрип людей, если их жизнь от тебя зависит.
Ну а что касается покушений…
Этот нарк, которого пришлось выводить из комы, обкушался реланиума. Реланиум прописывали бабушке, у нее проживал великовозрастный безработный внучек, но бабуля лекарство не пила: или рецепт, или сами таблетки отдавала своему дорогому Антоше. Благодаря сволочному характеру дорогой Антоша был в быту тираном, а реланиум его здорово-таки утихомиривал. Опять же кайф… Во время кайфа Антоша бабку не поколачивал и денег с нее не требовал. Но однажды в процессе ловли кайфа Антоша впал в наркотический сон, а глупая старуха, вместо того чтобы порадоваться и передохнуть, залилась слезами и вызвала «Скорую».
Случай в принципе несложный, Антоше впрыснули антидот и оставили на диванчике. Вести его в стационар смысла никакого нет: угрозы для жизни не существует, да и толку-то гонять машину, жечь бензин? Сколько раз такое случалось: привозят человека без памяти, врачи суетятся вокруг него, выводят из комы или наркотического сна, а через час исцеленный пациент доходит веселою ногой до соседнего скверика, вынимает из заначки, а может, буквально из воздуха, как Дэвид Копперфильд, шприц с новой порцией наркоты, и… готовьтесь, люди добрые, по гроб жизни скованные клятвою Гиппократа, сызнова со мною возиться!
Вызовы к таким вот наркам Струмилин воспринимал как просьбу мамы вынести мусорное ведро. Противно, а никуда не денешься. «Разве хочешь? – Надо!» – как говаривал старинный приятель. Он уже давно не пытался прочищать заодно с желудком мозги пациентов, справедливо полагая, что каждый сам кузнец своего счастья, а также несчастья, и если человек желает уподобиться скотине, то, значит, такова воля божья. Не всем же быть венцами творения! Опять-таки этот самый венец порою колет головушку не слабее знаменитого тернового…
Словом, нарка Антошу он если не погладил отечески (вернее, братски, учитывая никакую разницу в возрасте) по головке, то и душеспасительных бесед не стал плести. Помог Валюхе собрать вещички и понес чемоданчик к выходу, как вдруг… Может, ангел-хранитель шепнул из-за правого плеча (за левым-то, как известно, топчется всегда готовый нас погубить диавол, враг рода человеческого), то ли сработало знаменитое шестое чувство, только Струмилин вдруг оглянулся… как раз вовремя, чтобы увидать Антошу, с безумными глазами воспрянувшего с дивана и крадущегося вслед за доктором с воздетой пятикилограммовой гантелей.
Откуда силы взялись у парня, только что в изнеможении распростертого на диванчике?!
Удар принял на себя выставленный вперед чемоданчик. Полетели щепочки-осколочки, но боевой товарищ многих поколений врачей все же выдержал, не раскололся. Влекомый инерцией, Антоша пролетел между Струмилиным и Валюхой и врезался в стену. Сполз по ней и остался лежать чуть дыша, с закатившимися глазами. Ну, опять же тахикардия немыслимая, бледность кожных покровов, пот на висках и еле уловимое дыхание…
Из кухни прибежала бабуля, закудахтала.
– Так, что будем делать? – грозно спросила Валюха, беря на себя руководство (Струмилин все еще озирался, словно выискивал позади своего ангела-хранителя, чтобы пожать ему с благодарностью руку или хотя бы краешек крыла). – Милицию вызовем или как?
Бабка бросилась в ноги «милостивцам», заклиная не губить невинную душеньку дорогого Антошеньки.
– Он же добрый, ласковый, как дитя малое, незлобивый такой. А иной раз хоть из дому беги, – причитала она. – Совсем другой человек становится. Ровно и не внучек мне. Ровно бес в него вселяется!
– Это в вас бес вселился, раз вы внука к реланиуму приучили и потакаете его нравственной гибели! Ладно, расхлебывайте сами. Дождетесь однажды от своего Антошеньки… – Уточнять Валюшка не стала и, подхватив одной левой с полу покореженный чемоданчик, другой взяла на буксир заторможенного Струмилина: – Ну ты как, Андрюшенька? Живой? Ничего, ничего, сейчас выйдем на свежий воздух… а то какой-то ты стал бледненький…
Дело было не в свежем или несвежем воздухе и даже не в Антошиной гантели. «Бледненьким» Струмилин сделался именно из-за этого наивного бабкиного объяснения: «Совсем другой человек! Ровно бес в него вселяется!»
А может, в этом и есть ответ на все те многочисленные вопросы, что с самого утра толпятся вокруг него и кричат на разные голоса?
– Да я в порядке, – неловко вырвал он локоть из железной Валюхиной ручонки. – Жив – и ладно. Слушай, мне тут заехать кое-куда надо на минуточку… – Это уже адресовалось к Витьке, поскольку стояли около машины.
– Домой? – понимающе повел бровью тот.
– Нет, не домой, – сухо ответствовал Струмилин. – На Рождественку, к «Малахиту», куда днем заезжали.
– О, таки дошло дело и до кольца? – захохотала неугомонная Валюшка, и тут затрещал «Курьер»:
– Пятьсот семьдесят восьмая, вы освободились? Тут Струмилина ждет какой-то лохматый мужик, аж ногой бьет от нетерпения. Как фамилия ваша? – Это уже в сторону, и из радиоустановки отчетливо донеслось:
– Леший! Вы ему скажите – Леший!
Андрей даже головой покачал. А он-то сам собирался искать Лешего, чтобы кое-что у него прояснить. На ловца и зверь бежит!
– Поехали.
– А за кольцами заезжать не станем? – осведомилась ехидная Валюха. – Или все-таки домой?..
Струмилин угрюмо уставился в ветровое стекло.
Домой! Что там делать, дома? Лида все еще спит.
А может, это спит вовсе не Лида? Вернее, в том числе и Лида?..