– Виктор Синицын, – подсказал Грибов, не зная, радоваться ему или плакать.
– Вот, вот. Какая-то связь существует между его смертью и смертью Чаусова.
– Думаешь, Бобров?
– Да погоди ты с Бобровым! – одернула его Елена. – Тот никуда от нас не денется. Кстати, я за ним уже послала. И за Викторией твоей заодно. Опознание трупа в настоящий момент производится отцом Чаусова и… И предоставь-ка ты мне к завтрашнему утру полный отчет по факту всех его увольнений.
– Синицына?
– Его, его, голубчика. Не просто так он своей жене об этом брякнул, ой не просто…
Жизнь закончилась для него тем самым утром, когда он внимательно исследовал свое погрузневшее тело в сотне зеркальных фрагментов. Или нет, не тогда?
Может, позже, когда он ехал за рулем своего автомобиля и гадал, с какой же из двух женщин ему встретить старость, что не за горами, его жизнь оборвалась? Да нет, он тогда благополучно доехал до офиса, припарковался на своем месте, дошел до кабинета. Улыбнулся Виктории, она ответила тем же. Он порадовался, но все-таки решил, что торопиться с ней не станет. Как-то все должно само сложиться, и постараться с Риткой дров не наломать, чтобы потом с Викторией не на развалинах строить. Так было нельзя, так было неправильно и больно.
Он сел на свое рабочее место, вспомнил, что не завтракал. Попросил у секретарши капризным тоном кофе с бутербродами. Заставил накрыть стол не в кабинете, а в небольшой комнате отдыха, смежной с ним. Там не было видеокамер, это он точно знал. Если, конечно же, Чаусов тайком не снабдил и эту комнатку видеонаблюдением.
Скажите, какой мерзавец, а! Как осмелел! Ну ничего…
И вот тут-то Боброва осенило.
Вот! Вот с чего начала рушиться добротно выстроенная им счастливая жизнь его! С этого сукина кота она начала трещать по всем швам, выпуская наружу из прорех все, что береглось, копилось и охранялось.
Чаусов…
Чаусов во всем виноват! Это он накуролесил, он нагадил, а потом взял и благополучно издох! Да еще при каких чудовищных обстоятельствах! Все просто в шоке! Все, включая самого Боброва, хотя сначала он по глупости своей и порадовался такой скоропостижной кончине потенциального соперника. Не знал тогда еще, олух, чем это может для него обернуться. А когда узнал…
Если, стоя на крыше многоэтажки, получаешь удар в грудь, прямо в область сердца, которое старательно берег от инфаркта, то ты оступаешься, суматошно машешь руками, пытаешься ухватиться хоть за что-нибудь – а ничего нет, взбрыкиваешь ногами, желая поймать ускользнувшую опору. Ты все это делаешь быстро-быстро, будто огромная заводная кукла, и даже не боишься выглядеть при этом смешным, но ничего у тебя не получается. И ты летишь спиной вперед и даже понять и увидеть ничего не успеваешь, кроме фрагмента бездонного неба в грязных клочьях сизых облаков, потому что конец, неизбежный конец наступает слишком скоро. Он так стремительно наступает – конец этот, что соображать, вспоминать, звать на помощь некогда, и жизнь пролистать свою некогда, и переоценить все заново – тоже…
Бобров, сидя напротив Грибова, чувствовал себя сейчас как раз таким человеком, которого только что столкнули с крыши многоэтажки. А Грибов был как раз тем самым, кто столкнул его, не дав опомниться и возможности зацепиться хоть за что-нибудь.
Он сыпал и сыпал обвинениями в его адрес. Не напрямую, конечно, нет. Теперь все грамотные стали, ответственные, побаиваются опять же, адвокаты тоже не зря свой хлеб жуют, жалобу вмиг накатают куда надо. Но Бобров понимал прекрасно: то, что искусно вуалируется сейчас въедливым опером, через пару-тройку дней превратится в уголовное дело по факту преднамеренного убийства Чаусова Ивана. И главным фигурантом в этом деле, то есть подозреваемым номер один, будет он – господин Бобров.
Это пока с ним еще улыбаются, тщательно подбирают слова, боясь сказать лишнее, но потом так не будет. Потом его просто заклюют и вместо подписки о невыезде вручат постановление прокурора об аресте.
– Можно воды? – хрипло попросил Бобров, устав слушать бредовые идеи Грибова, называемые тем версиями.
– Конечно!
Грибов вскочил с места, на котором весь изъерзался, достал чистый стакан из тумбочки, плеснул туда из графина и подал Боброву.
– Свежая, сам наливал сегодня, – зачем-то соврал Грибов.
Ни сегодня и никогда он не ходил за водой. Ленка всегда этим занималась. И чай, кофе покупала и сахар таскала из дома, когда у Грибова с Фоминым денег не было ни копейки.
Про воду зачем-то соврал Боброву. Ее ведь еще дня три назад наливали, а он соврал. И не из симпатии, конечно же, к этому бизнесмену, и не из жалости, а зачем тогда…
– Значит, вы утверждаете, что Чаусова вы в тот день не видели?
Грибов снова вернулся на свое место напротив Боброва и влепил ему этот вопрос, как пулю между глаз. Они же ни о чем таком и не говорили перед этим, при чем тут: видел или не видел? А может, ловит мент его, а? Может, в процессе долгой беседы Бобров ляпнул что-то такое и забыл тут же, к чему тот сейчас непременно прицепится? Они мастаки на такие делишки, им это даже в их институтах преподают.
Так сболтнул он что-то про Чаусова или не успел еще?
Решил сказать то, что было на самом деле. Пускай не всю, а ровно половину, но сказал правду.
– Я ничего такого не утверждал, Анатолий Анатольевич. – Бобров старательно изобразил понимающую ухмылку. – Мы даже не говорили с вами пока об этом.
– Похвально, – улыбнулся Грибов.
– Мы не могли не видеться с Иваном в тот самый день, поскольку неоднократно сталкивались с ним в течение дня.
– Где?
– Да точно и не припомню. – Бобров напряженно вспоминал. – В холле, кажется. У входа. На стоянке тоже, кажется, Иван маячил, когда я домой уезжал.
– Хорошо, а в котором часу это было? – Лоб оперативника пошел глубокими продольными морщинами, и парень сразу сделался несимпатичным и постаревшим. – Постарайтесь вспомнить, пожалуйста, Николай Алексеевич.
– Да тут и напрягаться особо не надо, – он чуть не вздохнул с облегчением, настолько простым ему показался вопрос. – Было это около шести вечера. Я решил пораньше домой уехать, Иван, видимо, тоже, вот и столкнулись.
– Вы разговаривали?
– Да нет. Машины стояли далеко друг от друга, – снова не соврал Бобров. – И необходимости не было, знаете ли.
– И вы сразу поехали домой?
– Кто, я? Или Иван? – Бобров напрягся. – За него ничего не могу сказать, а я…
– А вы? – поторопил Грибов, поняв, что Бобров готовит ему очередную порцию лжи.
Врал же! Как сивый мерин врал! Путался, изворачивался… А все почему? А все потому, что времени не было у него подготовиться. Прямо тепленького под белы рученьки его из офиса к Грибову привезли. Пока для беседы по факту возбуждения уголовного дела в связи с гибелью его подчиненного. А потом как карта ляжет. У Грибова перед кабинетом уже человек десять сотрудников топчется, Виктория Мальина в их числе.