– Почему?
Данила посетовал на себя. Не с того места взял, не с того аккорда.
Попробуй тоже, разберись с ними, с деревенскими этими, просто круговая порука какая-то. Клан просто какой-то, община, секта! И главный сектант тут – Бабенко, шумно дышит ему в затылок теперь и переминается с ноги на ногу. Кто знает, может, знаки какие Саше подает из-за его – Данилы – спины. Может, пальцами диктует осиротевшей девушке, что следует говорить, а о чем умолчать надо.
Да... Придется, видимо, склонить перед ним голову, перед участковым этим. Придется выслушать все его нелепые соображения. И сведениями, уже имеющимися у следствия, поделиться. Как ни хотелось, а придется.
– Потому что, если бы Танька отбила его, мама никогда больше не глянула в его сторону.
– Вы его так не любили?! Игорь, кажется, его зовут? Игорь Хлопов?
– Я его паспорт не читала! – зло оборвала его Саша. – И фамилия его мне ни к чему! Мне ее не носить!
– Вы с ним виделись после смерти матери? – Неожиданно этот факт очень сильно заинтересовал Данилу.
– Нет! – ответила Саша со злобным фырканьем.
– Нет, – эхом отозвался Бабенко из-за его спины.
– А вы вот тут все про все знаете! – зло оскалился Щеголев на участкового. – Просто кто с кем встречается, кто чем дышит, кто что ест, с кем спит! Как же такой факт, что в доме пряталась три недели девушка, подозреваемая в соучастии в убийстве Маши Углиной, смог ускользнуть от вашего зоркого глаза, Павел Степанович?!
Тот снова позеленел и попятился, ухватившись трясущимися пальцами за штакетник палисадника.
– Она три недели жила у вас под боком, кто-то носил ей продукты, кто-то заботился о ней, а вы не знали!!! Не верю! – взревел снова Щеголев и тут же одернул себя.
Что-то сегодня с его нервами не то. Что-то совсем перестал себя контролировать. Не похоже это на него, совсем не похоже.
А с другой стороны, что напоминает вся эта кутерьма в этой странной деревне?! Мистика?! Заговоры сплошные? Может, женщин не просто так убивают, а в жертву приносят?!
– А может, это вы ее кормили, а, Павел Степанович? – начал наступать на участкового Щеголев, совсем не обращая внимания на то, что тому уже стало сложно дышать и он стал заваливаться спиной на загородку палисадника. – Сначала укрыли от нас, от следователей прокуратуры, поскольку лицо у девушки оказалось сильно расцарапанным, потом кормили тут ее втихаря ото всех, а теперь вот ее убили, а вы и не знаете: кто и за что! Мучаетесь теперь, а, Павел Степанович?! Угрызения совести угнетают?! Она ведь вполне могла быть соучастницей, за что и поплатилась! А вы скрыли факт ее присутствия в доме, решили помочь? А тем самым убили!
– Прекратите!
Щеголева так ощутимо ударили кулаками в спину, что он оступился и налетел грудью на изгородь, на которой теперь пластался спиной позеленевший задыхающийся участковый Бабенко.
Саша! Это она его толкнула! Толкнула и подскочила к Степанычу своему, который им тут то ли вождем, то ли отцом всем приходился.
«А не такая уж она и слабая», – мстительно подумал Щеголев, скрипнув зубами. Пустяковым ударом его едва с ног не сбила. А он мужик! А Вострикова была девушкой, и...
Господи! Безумие просто какое-то! Что тут у них творится, в этой деревне?!
– Прекратите немедленно! – сверкнула в его сторону синими глазищами девушка и, подсунув голову под руку Бабенко, осторожно потянула его с загородки. – Не видите, что ему плохо, да?! Инфаркта его ждете?! Вы просто чудовище!
– Что? – ахнул Щеголев и чуть за табельным оружием не полез. Еле остановился. – Что ты себе позволяешь, дрянь?! Я тебе... Я вас тут сейчас всех под стражу и...
– Давай, давай, бряцай оружием, воин! – фыркнула Саша, осторожно ведя Бабенко к скамейке возле крыльца. – Воюй с девушками с коллегами своими, в то время когда убийца разгуливает на свободе! Вы еще в горшок писали, пардон, когда Павел Степанович в нашей деревне работать начал участковым. Он нам тут всем и брат, и отец, и учитель. А что касается Таньки Востриковой...
И вот тут они с участковым быстро глянули друг на друга. Молниеносно, секундно и тут же отвернули друг от друга лица. И Щеголев не увидел, нет, он с какой-то странной болезненной судорогой прочувствовал, как из глаз в глаза, из души в душу, из сердца в сердце засквозило благодарственное понимание. Причем сложно было осознать, кто кому больше благодарен.
– Это я ее кормила, Данила Сергеевич, – проговорила Саша Углина и, с облегчением выдохнув, повторила: – Это я носила продукты Таньке ночами. Поэтому меня никто не видел.
Конечно, она врала. Щеголев давно понял, кто помогал погибшей Востриковой. Но доказать он ничего не мог, потому и смолчал сейчас, кивнул, и только.
– Хорошо, пускай будет так. Хоть вы соврали мне, когда я вас допрашивал, – говорил он для Саши, но в упор смотрел на побледневшего Бабенко. – Я спросил, не видели ли вы ее? Что вы мне ответили?
– Что не видела. – Саша невинно подергала плечами, скрылась в доме ненадолго и вернулась оттуда с кружкой ледяной воды. – Она просила никому не говорить, я и не говорила. А зачем? Что бы это изменило для вас? Только все еще больше запутало бы.
– Это было не вам решать! – повысил Щеголев голос, ох, как злили они его все своей непроходимой закостенелой тупостью. – Вполне возможно, что Вострикова была соучастницей убийства вашей матери. И вполне возможно, что убийца избавился от нее, как от нежелательного свидетеля. Теперь что?
Саша не ответила, сосредоточенно помогая напиться Павлу Степановичу. Щеголев видел лишь ее макушку и руки, вцепившиеся в кружку.
– Что у вас с руками? – вдруг переполошился он.
– А что у меня с руками? – Она недоуменно уставилась на кисти, сжала и разжала несколько раз пальцы. – Все вроде бы в порядке.
– У вас сбиты костяшки пальцев, Александра! Откуда эти повреждения? Как объясните?!
– Вот! Я картошку вчера копала, понятно! – обрадованно отозвалась она и склонила голову к участковому, за поддержкой. – Вот, а мы что говорили! Если вы к моим рукам прицепились, то уж Татьяне от тюремной камеры точно было бы не отвертеться. У нее же на лице живого места не было, так мама моя ей отомстила за симпатию этого... козла!
– Не ругайся, дружок, не надо, – слабым голосом произнес Бабенко и попытался встать со скамейки, со второй попытки встал в полный рост, шагнул к Даниле: – Идемте к Хлопову. Не нужно детей терзать, Данила Сергеевич.
– Я никого не терзаю, – огрызнулся он, но за участковым пошел все же, продолжая бубнить тому в затылок: – Вы вообще развели тут богадельню! Институт благородных девиц, понимаешь ли, у них тут! Одна скрывалась три недели со следами травм, нанесенных руками погибшей женщины. Потом убитой уже ее находят. Вторая никак объяснить не может сначала свое отсутствие дома в ночь убийства ее матери. Потом свежие ссадины на руках, появившиеся – факт – минувшей ночью.