– А Машу за что? – тут же отозвался участковый, обхватил голову руками и со стоном изрек: – Именно за что?! Кому они дорогу смогли перебежать, ума не приложу!
Хлопов постоял немного, потом на слабых ногах дошел до ступенек и осел прямо на землю подле ног участкового. Тронул того за колено, чуть сжал. Что-то начал говорить тому быстро и тихо.
Это он солидарность таким образом выражает, подумал Щеголев и решил вмешаться.
– Вижу ваше потрясение, понимаю настроение, заранее приношу свои извинения и тем не менее, – сухим казенным голосом прервал он их шептание. – Вы не могли бы рассказать, чем вы занимались минувшей ночью?
Спросил и сам себе отвесил мысленный подзатыльник.
Конечно, спал, сейчас скажет. И любой, каждый так сказал бы. Чем еще ночью добропорядочному гражданину заниматься. А что Хлопов добропорядочный, утверждал и Бабенко, и односельчане, и запрос, посланный Щеголевым на прежнее место жительства Хлопова в Хабаровск, тоже об этом свидетельствовал.
Не был, не имел, не привлекался. Именно так гласил факсимильный отчет от коллег. Жил тихо, один, работал в автосалоне сначала слесарем, потом инженером. За все время пребывания в Хабаровске ни разу даже штрафа не оплачивал за нарушение правил дорожного движения, потому как их не нарушал. И от соседей бывших отзывы только теплые и замечательные.
И тем не менее!
– Ночью я спал, – не обманул ожиданий Щеголева Игорь. И, едва заметно ухмыльнувшись, воскликнул с фальшивым оживлением: – Спал, не поверите, гражданин начальник.
Это его взбесило. Да так, что аж скулы свело от желания изругаться погромче и позабористее.
Острит? Острит, паскуда! Ишь ты, острить силы имеются. А вот у него – у Щеголева – сил уже просто нет. Он уже просто выдыхается от необходимости проводить каждый выходной в этой деревне, любуясь на остывающие трупы односельчанок этого симпатичного весельчака. У него уже ни острить, ни сострадать, ни любить людей сил не осталось. Да и за что их любить, людей здешних?! За то, что поворачиваются к нему спиной? За то, что отказываются понимать, помогать? За то, что сами не осознают всей серьезности создавшегося положения? А если это не просто сведение счетов, не ревность чья-то, не пьяный угар, не попытка попользоваться молодым красивым телом, а самая настоящая серия?! Что, если это маньяк орудует, а?! Это же все тогда! Это же стопроцентный безнадежный висяк! И мало этого, это вечное, постоянное, напряженное ожидание новой беды! Они этого разве не понимают?
– Верю, отчего же, – едва ощутимо скрипнув зубами, отозвался Данила. – И даже не стану спрашивать, кто может подтвердить этот факт. Хотя и мог бы спросить! Но, учитывая, что живете вы один, Игорь Васильевич, что свадьба ваша не состоялась по причине смерти вашей невесты, спрашивать не стану. Спали вы, стало быть, в одиночестве.
Щеголев с садистским каким-то удовлетворением отметил, как дернулась шея у Хлопова и окаменело красивое лицо. Как медленно сползла с колена участкового его рука и со стиснутым крепко кулаком очутилась в кармане комбинезона. Понаблюдал не без радости, как тот уставился на носы своих рабочих сандалий и рассматривал их бездумно какое-то время, не мигая почти. А крепкая грудь в это время часто вздымалась, в бессильном гневе выталкивая отработанный кислород.
Больно? И замечательно, что больно! Не так уж много времени прошло со дня смерти невесты, чтобы больно быть перестало. Спал он, понимаешь! Спал спокойно и, может, даже без сновидений, когда убийца душил очередную жертву. Почему? Зачем? Бессмысленно все как-то, необъяснимо.
А Игорь спал! Не метался по округе, пытаясь напасть на след преступника, лишившего его счастья. Не пытался его найти, отомстить, сжав крепкими руками его хрящеватое мерзкое горло. Не следил за Машиным домом, с тоской отслеживая свет в ее окнах, чтобы, не дай бог, следом за матерью не пострадала ее дочь, а просто безмятежно спал в своей кровати.
Ну, может, и не совсем безмятежно, но спал ведь! Паточный ублюдок!
Щеголев сплюнул себе под ноги и снова спросил:
– Спали, значит?
– Спал, – угрюмо отозвался тот и глянул на него зверем. – Это преступление?
– Нет, нет, что вы. – Данила замахал на него руками, глупо хихикнул. – Дарить букет посторонней девушке – не преступление, даже если это вызовет волну чьего-то гнева и выльется в нечто большее, чем просто склока. Не преступление спать, когда рядом орудует убийца. И... И все же я спрошу! Кто может подтвердить, Игорь Васильевич, тот факт, что минувшей ночью вы были дома?
– Соседи, – слишком быстро ответил тот.
Хотя у него было время обдумать возможный ответ на вопрос, не прозвучавший до поры. Пока Щеголев ходил вокруг да около, наливаясь желчным раздражением, он вспомнил, обдумал и ответил.
– Это какие такие соседи? – заинтересовался вдруг Бабенко, забыв моментально про нытье с левой стороны груди.
– Так Мишка Никонов, – уверенно вскинул ладонь в сторону соседского дома Хлопов. – Мы с ним допоздна с машиной колупались, потом он ушел, а я домой, поужинал, телевизор посмотрел, Мишка еще позвонил, и...
– Что, снова по телевизору футбол транслировали? – едко поинтересовался Щеголев, вспомнив главный оправдательный козырь Хлопова в ночь убийства его невесты.
– Не смотрел я, что там транслировали, – догадливо ухмыльнулся тот и попенял: – Зря вы, Данила Сергеевич, на меня наезжаете. Если не можете найти убийцу Маши, то я-то тут при чем? Не повезло мне в личной жизни, еще как не повезло, так это мое горе и ничье больше. Почему я должен еще все это выслушивать, не понимаю?! Павел Степанович, вы-то что молчите?
Бабенко и правда удрученно молчал, время от времени потирая левый карман на форменной рубашке. Вгонят его в гроб следом за бабами дела эти здешние сердешные! Давит и давит сердце, хоть в больницу прямо сейчас отправляйся. Все просто бросай к чертовой матери и отправляйся!
А как, с другой стороны, бросить?! Как? У него же дома в столе на листе бумаги главная улика покоится. И он жив не будет, но найдет этот злополучный ботинок с таким вот точно каблуком, след которого четко отпечатался под трупом Танюшки. Если это кто-то из их деревни – найдет непременно. И если даже не из их деревни, то тоже найдет. Потому что он точно знал, в каком направлении искать станет. И Щеголеву об этом не просто намекал, а говорил вполне конкретно, подкрепляя свои слова пускай и пустяшными, но все же фактами.
Мог бы проверить? Мог! И власти у него достаточно в сравнении с ним – с Бабенко. Но не поверил, отослал домой. И что теперь?
– Куда идти изволите? – пожевав беззвучно губами, спросил он с издевкой распарившегося под полуденным солнцем Щеголева после того, как они ушли от Игоря. – К библиотекарю пойдем?
– Нет, – буркнул Данила, расценив по-своему издевательский тон участкового.
Ишь, старый хрыч, насмехается над ним. Власть его берет под сомнение. Вот, мол, как с ним жители деревни разговаривают, и воды готовы подать, и чуть не на руках носят, и по коленке поглаживают, ободряя, успокаивая. А на Щеголева, невзирая на его начальствующее положение, плевать они хотели. И головы в его сторону не повернут, коли Бабенко не прикажет. И напиться не предложат.