– Эй, послушайте.
Щеголев резким движением снова распахнул дверцу и попятился, слова завязли в горле.
Не от перегара, с трудом выталкиваемого легкими несчастного библиотекаря, хотя вонь в салоне стояла непереносимая. А оттого, что увидел.
Библиотекарь теперь сидел несколько иначе. Он сидел так, что голову каким-то невероятным образом сумел зажать коленями. Да, как раз прямо его виски сжимались его коленками, обтянутыми грязными помятыми штанами. Его лопатки торчали острыми скобами, выпирающие звенья позвоночника можно было без труда сосчитать даже в полумраке кабины милицейского «уазика». Так мало загадочной позы, тело его при этом странным образом извивалось и подрагивало.
– Эй, ты чего?! – перепугался Данила и полез внутрь, схватил библиотекаря за плечи и с силой рванул кверху, разворачивая на себя. – Ты чего тут задумал, задушиться, что ли, коленками хочешь?!
Владимир охнул и ослаб как-то сразу в его руках. Лицо было мокрым от слез.
– Нет, что вы, – воскликнул он невнятно. – Зачем мне? Я же сам... Мне просто... Мне просто больно! Больно и страшно от того, что я совершил.
– Совершил он... – ворчливо отозвался Данила, внимательнее присматриваясь к заявителю.
Слишком худосочен, слишком слаб, мышечной массы никакой, кисти рук безвольные, запястья, как у девушки, – тонкие с острыми шишечками суставов. Мог или нет этот дрыч задушить молодую здоровую женщину, которая успела ему так бок расцарапать за одно то, что он ей под юбку полез, что тот до сих пор не заживет никак? Кто знает, кто знает, что сотворила с ним слепая ревность и неудовлетворенное желание, изрядно сдобренное водкой. Экспертиза покажет.
– Ладно, успокаивайся давай. Может... – Данила беспомощно оглянулся на проем автомобильной двери. – Может, тебе воды, а?
– Нет, нет, не надо. Все в порядке.
– Ну, смотри.
Он, пятясь, выбрался из машины, отряхнул руки и штаны – когда лез внутрь, задел ступеньку. Снова прикрыл дверь, оставляя библиотекаря наедине с его совестью. Огляделся. Толик стоял чуть поодаль, с явным удовольствием уминая колбасу и сыр из пластикового контейнера. Отвлечь его теперь будет сложно. И все же Данила подошел к нему:
– А что он про погибшую девушку говорит?
– Это про которую? – с набитым ртом поинтересовался Толик и тут же убрал контейнер с колбасой за спину. – Ты небось не хочешь, а я только-только насыщаться начал, не дам!
– Да и не надо. Что, спрашиваю, библиотекарь говорит про погибшую Вострикову? Алиби у него на ночь минувшую имеется или нет? Если он сознается в убийстве Марии Углиной, может, он, разохотившись...
– И это убийство на себя повесит? – округлил глаза Толик и заржал, роняя вокруг себя крошки. – Ты красавец, Данила, скажу я!
– И чего ржешь-то? Почерк-то один!
– Ага. – Толик скроил скептическую рожу, начал дожевывать, яростно работая челюстями. – Так всех удушенных можно под одну дуду закроить. Нет, милый, девку он на себя не берет. Говорит, вчера с обеда проспался и дом начал в порядок приводить. Чистота в самом деле невероятная. У меня дома и то не всегда так. Убрал, говорит, потом сходил за бутылкой, закуски в магазине прихватил. Выпил, как положено, четыреста граммов.
– А почему именно четыреста-то?
– А сто граммов на утро всегда оставляет, привычке он не изменил и на этот раз. Когда мы ввалились, он как раз закусывал, – пояснил Толик, сунул в рот последний кусок сыра, закрыл контейнер пластиковой крышечкой, пришлепнул ладонью, чтобы пазы сошлись, протянул Даниле. – На, спасибо, что помереть не дал. С постели же подняли, суббота же!.. А насчет девки ты не парься особо, может, отпечатки какие будут. У нее кофточка на «молнии» как раз под горло почти была застегнута, наш умный эксперт говорит, мог немножко полапать убийца «молнию».
– Если не в перчатках был.
– Если не в перчатках был, – миролюбиво подхватил Толик, поднял голову, сощурился на солнце, произнес мечтательно: – Сейчас бы на песочке на бережку поваляться, да, коллега?
– Может быть. Слушай, – вдруг вспомнил Данила про то, что его беспокоило сначала неосознанно. – А что он говорит про безделушку ту золотую?
– Какую безделушку? – Толик сонно поводил глазами. – Ты о чем? Не понял?
– У Марии Углиной в руке был зажат некий предмет, эксперты подтвердили, что золотой. Причем золото весьма высокой пробы, только все никак не определят, что это конкретно за изделие. Будто бы фрагмент чего-то, то ли броши, то ли серьги.
– А-а, вон ты о чем! Нет, не спрашивал. А зачем вообще? Да и откуда у нищего библиотекаря золотая цацка, причем весьма высокой пробы! – передразнил Толик манеру изъясняться их главного криминалиста Волина. – К тому же фрагмент брошки или серьги! Это скорее она, когда своей сопернице лицо когтями расписывала, безделушку эту и позаимствовала. В вещах убитой нужно искать это украшение, а не у библиотекаря обдолбанного. Как думаешь, до суда дотянет...
В вещах убитой Тани Востриковой никаких золотых украшений найдено не было. Все, что нашли, – это золотой крест на золотой цепочке, спрятанный в маленькой шкатулке среди наволочек в верхнем ящике комода. Все, больше ничего. И в ушах убитой не было серег, и колец на пальцах, и браслетов.
– Не было у нее ничего, – обронил Бабенко, выходя на крыльцо следом за Щеголевым из дома убитой. – Откуда у нее золоту взяться? Сиротствовала она. Помогали всей деревней кто чем мог.
– Да уж вижу! – зло фыркнул Данила, глянув на участкового остро, с осуждением. – Вы все тут помогаете друг другу! А может... Может, было у нее что-то, что она никому не показывала и носить не носила? Просто прятала где-то, а надевала лишь дома, перед зеркалом поскакать, а? А тут Углина к ней ввалилась, они подрались, так с ее шеи сорвала и...
– Не ее это вещь в Машкиной руке была зажата, – перебил его Бабенко, вдруг подхватил под локоток и увлек подальше от опергруппы, уже засобиравшейся уезжать. – Ты ведь умный малый, Данила Сергеевич. Ты все правильно тут про нас понял, и про Таню, и про Сашку, и про меня.
– И что я понял? – Данила с силой выдернул свою руку из жарких пальцев Павла Степановича, сделал два предупредительных шага назад.
Чего это он удумал? К чему этот заговорщический тон? К чему это уединение? Вот уж кем он не желал быть, так это его соучастником! Мало ли до чего он додумался, мало ли о чем догадался! Он никак не дал понять, что готов проявить снисходительное понимание и все такое. Либо пускай официально все на бумаге излагает, либо пусть катится к черту со своим знанием здешних порядков и душ местного населения.
– Понял ты, что это мы... Что это я... – глянув в свирепое лицо Щеголева, Бабенко осекся и закончил совсем не так, как хотел: – Говорила с ней Саша вчера и спрашивала про золотую вещицу. Не знаешь, мол, откуда она у матери взялась? Та в непонятках. Нет, сказала, что не знает.