Ну да ладно. Не хочет поведать ей о Кешкиных врагах, пусть так. Как ей будет угодно. Если боится, Эмма сама сумеет до всего докопаться. Только вот смотается в Митягино, а потом разберется, разберется со всеми этими господами хорошими. И поинтересуется, черти бы их побрали, с какой такой стати они ведут за ней негласный надзор?!
Кстати о надзоре… Поездка в Митягино должна пройти незамеченной. Ни к чему ее наблюдателям гадать, что ей могло понадобиться в забытом богом местечке и почему она в разгар охотничьей страды ударилась в праздные шатания…
Всю дорогу до Митягина Эмма сворачивала шею, ведя наблюдение за дорогой, вертела головой, не доверяя зеркалу заднего вида, и недоумевала. То ли все шпики разом решили оставить ее в покое. То ли проворонили ее, так как, прежде чем выехать из города, она крутилась часа полтора по его задворкам. То ли следят за ней из космоса. Одним словом, слежки она не заметила.
Она съехала с трассы на грунтовку и еще минут сорок скребла днищем своей иномарки по неприспособленной для такой машины дороге. Всякий раз, как раздавался этот скрежещущий, шаркающий звук, она болезненно морщилась. Но приходилось ехать вперед и мечтать о том, чтобы Сергей Исаакович оказался дома. Чтобы он не ушел со старенькой двустволкой в камышовые заросли Кирча распугивать одиночными выстрелами уток. Чтобы не исчез из дома с большущей плетеной корзинкой в одной из березовых рощ «поискать по последышкам подберезовичков». И что самое главное, чтобы его разлюбезной сестрицы не дай бог не оказалось дома.
Альма Исааковна, пожилая дама небольшого роста с сильно выпученными карими глазами и седыми неряшливыми кудрями, жила с братом всю свою жизнь. Всячески опекая его и оберегая от гадких и гнусных посягательств различного рода «гэтэр» (она именно так произносила это слово, делая усиленный нажим на букве «е» и произнося ее непременно как «э»). В результате ее благостного вмешательства в судьбу любимого брата тот остался без семьи, без детей и соответственно без внуков. Жизнь в городе ему наскучила приблизительно лет десять назад.
– Устал, милая, очень устал, – жаловался он матери Эльмиры и, поднося к подрагивающим губам ее нежную ручку, добавлял: – От всего и от всех устал…
Еще бы ему было не устать! Кто его только не донимал!
И милиция, использующая его в качестве консультанта в раскрытии преступлений, где хоть искрой отсвечивал какой-нибудь драгоценный камень или металл.
И бандиты, которые, словно воронье, стаями слетались на его славу ювелирного виртуоза, способного так огранить любую стекляшку, что отличить ее от настоящего алмаза могла только экспертиза высокого уровня. Мотивы бывали разные. Кто-то хотел пустить пыль в глаза длинноногой глупышке и заполучить авансом ее душу и тело в обмен на фальшивое колечко. Кто-то и своих жен не брезговал наряжать в его колье и подвески. Ну, а кому-то это было нужно для обмана деловых партнеров.
Все это было сопряжено с определенным риском и нервным перенапряжением. Однажды случилось так, что консультант узнал в представленном ему «вещдоке» – колье – свое изделие. И все бы было ничего, кабы не украшало оно труп молодой хорошенькой девочки. Сергей Исаакович тогда сильно перетрусил. Мало того что он узнал колье, мало того что знал заказчика и девушку эту узнал, так предстояло еще объяснение с милицией. Как он выкрутился из всей этой давней истории, Эмма не помнила. Знала только, что сразу после того, как все улеглось, он уехал в эту деревню и более оттуда и носа не показывал…
Еле-еле продвигаясь вперед на первой передаче, Эмма въехала на пригорок и резко притормозила. Нет, такими красотами, что предстали сейчас перед ее взором, надлежало все же полюбоваться. Не проскочить с пригорка, не замечая, а постоять и посмотреть…
Если бы в центральной полосе России когда-то извергались вулканы, то с уверенностью можно было бы сказать, что Митягино уютно расположилось в одном из кратеров. Сердцевина остывшего жерла наполнилась со временем водой. Обросла камышами и кувшинками. Заселилась живностью. И получила со временем название – озеро Кирча.
Народ плотно облепил берега озера домами, домушками и лачугами и жил себе припеваючи, совершенно не горюя о том, что в селе нет ни одной заасфальтированной дорожки и редко горит свет. Про радио они и думать забыли. Почта приезжала раз в неделю. Магазина, правда, нашим властям селян лишить не удалось, потому как мелкий бизнесмен шагнул и сюда, установив на противоположных берегах озера по торговой палатке.
Невзирая на самый конец августа, в деревне было по-весеннему зелено, свежо и как-то солнечно. Эмма подняла голову к небу и подивилась странным природным метаморфозам, сумевшим разредить плотную гряду облаков именно над этим местечком и высветить скупыми лучами солнца бушующие клумбы в палисадниках, лозинки по берегам озера и множество березок, кучкующихся по опушкам.
– Красота какая… – рассеянно обронила она вполголоса и попыталась отыскать дом брата и сестры Бурковых.
С того места, где она стояла, виден был лишь конек их крыши, сверкающий новехонькой оцинковкой. Эмма села за руль, плавно покатилась с пригорка и вскоре уже тормозила у резной калитки.
Сергей Исаакович работал в палисаднике. Его согбенную спину в неизменной овчинной безрукавке, которую она помнила еще с детства, Эмма увидела, стоило ей лишь потянуть на себя калитку.
– Сергей Исаакович! – как можно громче позвала она его и подивилась тому спазму в горле, что вдруг сделал ее голос непонятно вибрирующим. – Здравствуйте!
Господи! Сколько же ему лет? Он превратился в настоящего старца. Седые космы волос венчиком обрамляли обширную лысину. Кустистые брови. Выцветшие ресницы. Дряблые щеки в возрастных пигментных пятнах. Руки, которые он потянул к ней, дернувшись от звука ее голоса, словно от удара, старчески подрагивали.
– Девочка моя!.. – с непонятным присвистом произнес Сергей Исаакович и вдруг заплакал, обняв ее.
Преинтересные эмоции она сегодня будит в людях, если не сказать, что странные. Что-то всех сегодня непременно тянет пустить слезу, общаясь с ней. Вон и Сергей Исаакович расчувствовался, расцеловав ее в обе щеки и погладив по плечам. Не к добру это! Ох, не к добру!
– Красавица какая… – Прежним зорким взглядом Бурков оглядел ее с головы до пят и тут же потащил в дом. – Идем, идем, я тебя чаем угощу. С вареньем… С клубничным. Еще Альмочка варила. Померла она, Эммочка. Померла. Как сидела на стуле с вязаньем, гудела на меня, да так за этим занятием и померла.
Это могло показаться странным, но скорби в его голосе не было. И зная о строптивом нраве его сестры, Эмма его не осуждала.
Она вошла в аккуратно прибранную светелку, уселась в красный угол под образами и… почти тут же напрочь забыла о времени. Сергей Исаакович накрыл стол. Горделиво выставил перед ней старинный медный самовар, сияющий начищенными боками. Вазочки с медом и вареньем, блюдца с калачами и карамельками. Сел напротив, и они, не заметив, проговорили не меньше двух часов.
Воспоминания, воспоминания, воспоминания… Их было слишком много, чтобы уложить в регламент такой вот почти мимолетной встречи. И их было недостаточно много, чтобы удовлетворить потребность души, всколыхнуть и возродить к жизни былое.