Ее мысли вернулись к Герти, гувернантке. Она знала ее всю жизнь и все-таки на деле мало, что знала о женщине, которая посвятила себя заботе о ней, о Лорелее. Есть ли у нее братья-сестры? Любит ли она рисовать? Куда отправляется в выходные? Получается, Лорелея – как Джастин, она так же бессердечна по отношению к женщине, которая о ней заботилась.
Она не понимала, благодарить ли Джека за то, что он открыл ей глаза, или проклинать.
Только через две недели у Лорелеи прошло замешательство. Команда Джека продолжала относиться к ней с предупредительностью, а Генри взял под опеку. Этот француз оказался необычайно талантлив, особенно в том, что касалось тонких оттенков цвета или растушевки углем.
Она подружилась с Сарой и Алисой, они каждое утро встречались за завтраком, какое-то время проводили на палубе, потом расходились по делам; Лорелея отправлялась в каюту Джека продолжать работу над портретом.
Джек держался от нее на расстоянии после того вечера, когда она и Генри танцевали и разговаривали на палубе, ей даже стало казаться, что он передумал ее соблазнять. Ей бы радоваться, а она все думала, как бы преодолеть пропасть, что пролегла между ними. В это утро Лорелея рано пришла в его каюту. Сара неважно себя чувствовала, а Алиса хотела помочь Мейвис со штопкой. Оставшись одна, Лорелея решила поработать над картиной, пока Джек будет заниматься обычными делами – выслушивать рапорт Тарика, разбираться с грузом.
Сара ее предупредила, что Джек будет в дурном настроении, потому что полночи пьянствовал и играл в карты с ее мужем и еще двумя матросами. Сара сказала, что когда Джек не выспится, он ведет себя как людоед. Лорелея решила, что это все же лучше, чем его молчание в последние дни, и открыла дверь. И замерла.
Джек еще спал, лежа на кровати, красный бархат только частично прикрывал голое тело. У нее захватило дух, взгляд проследовал по мускулистой груди к голому животу и дальше, к длинным ногам, покрытым золотистыми волосами. Он был прекрасен. Она смотрела, как тихо поднимается и опускается грудь. Выгоревшие волосы рассыпались по подушке, окружая спокойное, почти мальчишечье лицо.
Первым импульсом было выскочить за дверь и бежать, но ноги не слушались. Тем более что на деле больше всего ей хотелось подойти и посмотреть поближе.
Какой от этого может быть вред? Он крепко спит, даже посапывает. Никто не узнает, что она тут была, а сама она никому не скажет.
«Ну же, Лорелея, давай!»
Она осторожно закрыла дверь и, кусая губы, сказала себе, что это безумие – приближаться к спящему льву. И как всегда, победило ее любопытство. Лорелея на цыпочках подошла к кровати. Сердце наполняли страх, удивление и что-то еще, о чем не хотелось думать. Никогда еще она не видела такого восхитительного мужчину.
Линию плеч создавали сильные, гладкие мускулы. Лицо было покрыто утренней щетиной, и ей мучительно хотелось провести по ней пальцем. Она уже протянула руку, но удержал страх разбудить его и быть пойманной за этим неприглядным делом. Она стиснула руку в кулак и прижала к боку.
Ноги свисали с края кровати, и она подивилась, как он может спокойно спать в таком неудобном положении. Ее взгляд проследовал к скульптурным мускулам живота. Как бы ей хотелось набраться храбрости и потрогать их!
Она опять опустила взгляд к ногам, покрытым золотистыми волосами; выше кудряшки были более темные, они начинались от пупка и сбегали вниз, скрываясь под покрывалом. Что там, под покрывалом? Такая же мелкая, глупая вещь, что была у Джастина?
Нет, конечно. Потому что у Черного Джека нет ничего мелкого и глупого. Любопытство было так сильно, что она взялась за край покрывала.
Джек пошевелился. Сдержав крик, Лорелея метнулась к двери, ужаснувшись, что он проснется и застанет ее на месте преступления.
О, если он поймает ее...
Но он не проснулся. Он закинул руку на голову, прикрыв ею глаза, и продолжал спать. Лорелея воспользовалась счастливым случаем и тихо вышла из каюты. Она не смела дышать, пока за ней не закрылась дверь ее каюты. Ее трясло. Никогда в жизни она не видела ничего более великолепного, чем Черный Джек. Как мужчина он был само совершенство.
Что ж, никакого портретирования сегодня не будет. По крайней мере, пока Джек не оденется, но и тогда она вряд ли посмеет взглянуть на него так, чтобы не запылали щеки. Как можно стереть из памяти этот образ...
Проклятие!
Она взяла блокнот и уголь и решила выйти на свежий воздух и попрактиковаться в новой технике, которую ей вчера показал Генри, – перекрестная штриховка. Так она отвлечется от мыслей о капитане.
Можно зарисовать Билла или Мейвис с Алисой за работой. Да, так она забудет о бронзовой коже, золотистых волосиках и прочих вещах, о которых не должна думать женщина хорошего воспитания.
Джек проснулся, чувствуя, как по мозгам кто-то словно лупит молотком. Этот гад лупил и лупил, пока Джек не открыл глаза. Он со стоном закрылся от яркого солнечного света, проклиная себя за то, что вчера так напился. Но так и не изгнал из мыслей эту особу. Единственным следствием оказалось желание задушить ее за эту мучительную головную боль.
«Сам виноват, старина».
Он хотел загасить огонь внизу живота, и вчера ему это удалось. Куда уж тут думать о сексе, когда мозги испепелились, а в горле сухо, как в августе в Сахаре! Он встал и поморщился. Черт возьми, почему он сходит по ней с ума? Собственную глупость вчера топил в бочке с элем.
– Соблазни ее, Джек, – бормотал он, умываясь и прополаскивая пересохший рот холодной водой.
Так вот он ее получит и на этот раз не будет таким болваном, чтобы дать ей сбежать. Несколько часов спустя Лорелея сердито посмотрела на свои руки, как будто это они были виноваты во всех ее проблемах.
Что ж, отчасти так и есть. Почему ей никак не удается ухватить линию плеча Джека, лежащего на кровати? Тогда, утром, солнце так красиво золотило его кожу. Она прикусила губу и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Она видела это плечо так ясно, как будто все еще была в его каюте, но каждый раз, когда пыталась перенести видение на бумагу, рука не слушалась ее.
«Ты не должна изображать мужчину в обнаженном виде», – целомудренно сообщил ей рассудок.
В ответ она выдвинула аргумент: великие художники испокон веков рисовали нагую натуру, и если она хочет научиться рисовать людей, то должна это делать. Микеланджело изваял Давида, Боттичелли написал Венеру. Она в восторге от телосложения Джека, и в этом нет ничего дурного.
Совершенно ничего.
«По-моему, леди слишком усиленно протестует».
«Убирайся из моих мыслей, Джек», – приказала она внутреннему голосу.
Сдунув с глаз прядь волос, она подняла глаза от блокнота. Генри и Билл поднимали паруса, чтобы прибавить скорость – по крайней мере, так они сказали. Кейси, Мейвис и Алиса стирали, а несколько моряков таскали ведра с водой для мытья полов, заполняя большую бочку в центре палубы.