– Слыхал, тебя уволили, Дарья Дмитриевна, – проговорил Василий Леонидович из-за газеты. – Правда?
– Правда, – она кивнула.
И вдруг решилась. Потянула на себя опустевший стул Мишани и уселась за стол. Вера Ивановна лишь судорожно вздохнула. Василий Леонидович тут же скомкал газету и запустил себе за спину. Глянул на Дашу, как на нерадивого подчиненного, и протрубил требовательно:
– Ну! Что скажешь?
– А мне нечего сказать. Кроме...
– Вот именно! Тебе нечего сказать! – взревел он, попытался вскочить, но плетеные подлокотники прочно стиснули его бока, пришлось ему оставаться на месте. – Кроме! Кроме чего?!
– Кроме того, что я этого не делала. И вам, Василий Леонидович, это хорошо известно.
– Это почему же? Потому, что тебя отпустили, мне должно быть это понятно?
Он заметно побледнел, и Вера Ивановна тут же принялась поглаживать его по плечу, успокаивая.
– Оставь, Вера! – отмахнулся он от нее, как от назойливой мухи. – Ты пригласила за стол возможную убийцу твоего единственного сына, а теперь меня успокаиваешь! Что смотришь?! Я слышал, как ты приглашала ее к завтраку! Эта женщина... Она...
– Назовите мне мотив, Василий Леонидович, – спокойно отреагировала на его гневный выпад Даша.
Если честно, ей было легче с ним, чем с Верой Ивановной. Он кричал, бесновался, брызгал слюной, пытался обвинить ее, уличить, но он хотя бы не смотрел на нее с такой болью, как она. Это было много тяжелее, чем его ор.
– Что? Какой мотив? – не понял он, сбиваясь с пафоса.
– Назовите мне мотив, из-за которого я бы хотела убить вашего сына.
Она уставилась на него вопросительно. И он неожиданно стушевался, начав бряцать вилкой о нож, что разложила на льняной накрахмаленной салфетке Вера Ивановна. Та тоже моргала совершенно растерянно, то ли не понимала вопроса, то ли понимала его, но не находила ответа.
– У меня не было причин желать смерти вашему сыну. Не было! Ни одной! – И вот тут она решилась и подлила масла в огонь.
А почему, собственно, нет! Любимая подруга, возможно, использовала ее в своих корыстных интересах, манипулировала ее судьбой, растоптав ее, а теперь прячется. Да еще и обвинять смеет.
– Я не была его наследницей! Он не был моим любовником, мужем, сватом, братом! Мне не было интереса как в его жизни, так и в его смерти! – подвела черту Даша на повышенных тонах. – Мы были просто друзьями, и все!
– Наследницей она не была, – повторил Василий Леонидович ворчливо, глянул на жену со смыслом и замолчал.
Вера Ивановна, поймав его взгляд, испуганно покосилась в сторону дома, где пряталась теперь Марина, и опустила голову со всхлипом.
И вот тут-то Даша поняла, что не все так славно пускай и в осиротевшем, но все еще сохраняющем традиции семействе господ Лихих. Много и тут было переговорено и обсуждено. Может, и обвинения кому-то в лицо бросались. Может, и того хуже.
– Тогда кто его убил?! – осмелилась Вера Ивановна на вопрос и даже не побрезговала тронуть Дашу за руку. – Кому мог помешать мой сын?! Что он такого сделал?!
– Я не знаю. – Даша руки не одернула, ободряюще улыбнулась старикам: – Но я клянусь вам, что найду убийцу.
– Клянется она! – тут же фыркнул старик со злостью.
Но Даша отчетливо услыхала в его возгласе надежду. Призрачную, наивную стариковскую надежду, исполненную боли и одиночества.
– Да, клянусь! – повторила она с нажимом. – Я сделаю все, чтобы найти этого подонка! Кем бы он ни был... Убили Мишу, мое имя втоптали в грязь. Да, следствие доказало, что я не могла его убить, слишком много откровенных противоречий, но... Меня уволили! Уволили задним числом, как человека, способного опорочить ряды... Тьфу ты, господи! Аж, противно!!!
– Противно ей, – снова проворчал Василий Леонидович, распахнул крышку на блюде, толкнул его в сторону Даши. – Ешь вот омлет, знаю, кашу не любишь. Давай, давай, налегай. А Маринку... Маринку не трогай пока. Худо ей, Дашка. Очень худо. Лежит часами и смотрит в потолок. И не говорит ничего. Будет время задать ей вопросы. Но... Но не делала она этого, поверь!
– Я и не говорю, – застеснялась она его пристального, все понимающего взгляда. – Я просто...
– В тот день она была у нас, – продолжил он говорить, будто и не слышал ее, а руки привычно кромсали омлет, накладывали куски себе в тарелку. Опрокидывали пузатый запотевший кувшин, разливая морс по стаканам. – Смородину они с Верой собирали. Марина нервной была, дерганой. Мы все недоумевали. Потом уже за обедом она расплакалась и призналась, что Миша завел себе... Короче, женщина у него появилась. И все будто бы меж них отлично складывается. И он даже заговорил о разводе. А после...
– Но она звонила мне, когда я уже уходила домой, и сказала, что на работе, и просила заехать к ним и поговорить с Мишкой. Наставить на путь истинный! – с затаенной обидой воскликнула Даша, неучтиво перебивая старика. – Это как понять?! Сказала, что на работе, а сама была у вас! Зачем?! Зачем было врать?! Я не понимаю!
– Звонила она тебе от нас, – вдруг вспомнила Вера Ивановна, приложив палец к губам, будто заставляла себя молчать, да ничего не выходило, правда рвалась наружу. – Я слышала обрывки разговора, слышала, как она называла тебя по имени.
– Вот! Вот!!! – Даша развела руками, призывая к пониманию. – А зачем было врать?! Зачем?!
– Затем, чтобы ты поехала тогда туда, Дашка, – вдруг раздался тихий, почти бестелесный голос подруги за спиной.
Все, как по команде, обернулись.
Марину Даша в первый момент не узнала, так та осунулась и похудела за несколько дней. Она стояла, опираясь на трость метрах в трех от стола. Сарафан, прежде сидевший на ней как влитой, висел на боках и груди. Коленки, торчавшие из-под подола, заострились. Выперли ключицы, глаза ввалились и потухли. Губы поблекли.
– Марина! – Даша вскочила с места, сделала шаг той навстречу и вдруг остановилась, наткнувшись на неприязненный взгляд подруги. – Здравствуй! Как ты? Почему с тростью?
– Пришла Мишиных родителей настраивать против меня, да? – Марина нервно хохотнула, откидывая нечесаную голову. – А зачем? Что тебе в этом, Даша? Ну соврала я тебе в тот день, и что с того? Что изменилось бы, скажи я тебе, что не работаю, что выходная, что собираю смородину?
– Да, что? – Даше интересно было это знать.
– Ты ни за что не поехала бы к Мишке на разборки, ни за что не поехала бы, я тебя очень хорошо знаю. Стала бы ныть, что тебе некогда, что я сама уж как-нибудь с ним должна поговорить, а я... – Она умолкла, крепко зажмурив глаза. – А я просто не могла этого сделать! Просто не могла!
– Почему?
– Потому что он все сказал мне накануне. И утром напомнил.
– О чем? – этот вопрос, кажется, они задали все втроем в один голос.