Насти теперь нет… Он один… Один на один, правильнее сказать. Один на один с тем страшным злом, которое ей довелось встретить первой.
Он все еще продолжал смотреть в сад, тоскуя по женщине, которую принял и к которой привязался, как к своей собственной. Смотрел и печалился, когда в самом дальнем темном углу сада, там, где недавно обнаружился пролом в заборе, заметил какое-то движение. Заморгав и несколько раз крепко зажмурившись, он напряг зрение Показалось или нет, будто густая темень колышется, трансформируясь и принимая причудливые очертания? Что за чертовщина?!
Он мгновенно спрыгнул с подоконника, подлетел к двери и быстро щелкнул выключателем. Кухня погрузилась во тьму. Большое овальное окно, выходящее в сад, казалось теперь огромным иллюминатором в нереальный, будто потусторонний мир.
Трава в неживом свете была помертвевшей, листья будто кто-то невидимый обдал ледяным дыханием, посеребрив их лунной изморозью. И посреди этого безмолвия определенно кто-то бродил.
Ему сделалось так страшно, что впору было кусать кулаки, чтобы не завыть.
Сначала кто-то звонит его доктору, потом кто-то бродит по его саду…
Убийца!!! Это точно убийца! Он все знал и все сумел подготовить!
Сейчас он каким-нибудь невероятным образом проникнет в дом, хотя все двери и окна задраены наглухо, и убьет его изощренным способом, смахивающим на самоубийство. И наутро Бородин Станислав Иванович, вновь облачившись в свой поскрипывающий при ходьбе халат, будет согласно кивать, давая показания следователям и констатируя все предпосылки его самоубийства:
— Да, да, все точно… Был неуравновешен, неадекватен… Звонил, плакал и говорил, что не хочет жить…
А он хочет жить!!! Точно хочет! И жить хочет хорошо, очень хорошо, и потому он сейчас здесь, а не там, где ему место.
Ох, с какой бы радостью он туда сейчас вернулся!..
Просто закрыл глаза и очутился разом в своей собственной кровати, в своей собственной квартире.
Он не хочет!.. Не должен нести ответственность за чужое зло или ошибки… Не должен…
Ужас подкрался к нему снова и с силой толкнул на стену за спиной. Он втиснул его в эту облицованную пластиком стену и заставил все же застонать.
Кажется.., кажется отвечать все же придется ему…
Словно завороженный, он смотрел на женский силуэт, замерший в двух шагах от его дома. Женщина сделала еще шаг и очутилась почти у самого окна со стороны сада. Лица ее не было видно, зато фигура выделялась четким графитовым оттиском на стекле. Фигура, это была ее фигура! И еще волосы… Пышные, непослушные, взмывающие всякий раз, как она поворачивала голову.
Роман Иванович Баловнев здесь был ни при чем.
Это была не его вина, не его грех, и не его шлейф из прошлого.
Женщина пришла за ним, и он узнал ее.
Это была Соня. Он бы мог еще сомневаться, если бы Соня, прижав изящные ладони к стеклу, не позвала его по имени.
Здесь не было другого Кораблева, зовущегося Эдуардом.
Это был он. И пришла она за ним этой ночью.
Наверное, это все же конец…
— Прошу вас, Маргарита Николаевна, — широкая Серегина ладонь повисла в воздухе, предлагая ей помощь.
Она ее, конечно же, проигнорировала. Шагнула со ступенек автобуса совершенно самостоятельно и так же пошла вперед, не заботясь, успевает он за ней или нет. Его громоздкой фигуре в вокзальной толчее было не очень уютно, но Серега пер напролом, боясь потерять ее из вида. Наконец догнал, схватил за ремешок сумки и чуть попридержал.
— Так, Ритка, хорош выделываться. Или взвалю на плечо и потащу, — пригрозил ей Пирогов-младший и широко зашагал рядом.
Ей пришлось послушаться. С него станется, взвалит и потащит. А на ней короткая юбка, зачем, спрашивается, надела…
Улицу, название которой она прочла на сделанной Серегой ксерокопии с паспорта Кораблева, они нашли без труда.
Старинная, сталинских времен пятиэтажка, сумевшая сохранить свой первоначальный густо-желтый цвет и претензионную лепнину по бортику крыши. Двор хороший, чистенький, с ухоженными клумбами, ярко выкрашенными качелями и скамейками.
Подъезда было два. Двери не качались на одной петле, держались на добротных пружинах.
Они вошли в первый подъезд наугад и тут же поспешили в другой.
Нужная им квартира располагалась на втором этаже, и, как и предполагалось, им никто не открыл.
— А чего ты ждала? — хмыкнул. Серега ей в затылок.
Вся ее затея от начала до конца казалась ему авантюрной. Но не станешь же спорить с любимой женщиной! Ждал и добивался ее столько лет, и, как раз в тот момент, когда она наконец чуть скосила взгляд в твою сторону, спорить? Глупо! Он бы пешком пошел на край света, если бы она того захотела.
Рита отошла от двери, обитой железным листом. Минуты три бездумно на нее поглазела и снова принялась терзать кнопку дверного звонка.
— Рита, там никого нет, — спокойно проговорил Серега и, не обращая внимания на ее сердитый взгляд, пожал плечами. — Надо как-то по-другому.
— Как?! — воскликнула она, едва не плача.
Вся ее затея, как и предрекал Пирогов-сын, катилась в тартарары. Казалось, она приедет в этот город, зайдет в дом, где Эдик жил когда-то, подойдет к двери его квартиры, и все сразу встанет на свои места.
Ничего и никуда не встало. Приехали, вошли в подъезд, поднялись на этаж, позвонили в квартиру и.., тупик. Что могла ей рассказать эта убогая, обитая железом дверь?! Куда подевался Кораблев, выписавшись из квартиры?! Ага, давай, слушай…
— — А как нужно по-другому, Сереж? — На него она смотрела в случаях крайней необходимости, неловкость от собственных слов ей жутко мешала и путала все хорошие и верные мысли про Кораблева.
— Ну, я не знаю… — Он снова пожал сильными плечами и, сделав шаг в сторону соседней двери, проговорил:
— Хотя бы вот так!
И он постучал в нее крепко сжатым кулаком.
Раз, другой, третий.
— Тоже никого! — разочарованно ахнула Рита. — Они что же, всем подъездом снялись, как цыганский табор?!
Серега, ничего не ответив, перешел к следующей двери и снова постучал.
Дверь открылась почти сразу, и оттуда на них глянуло совершенно удивительное создание. Удивительное в плане половой принадлежности, потому как человеку на вид оказалось лет девяносто, никак не меньше. Волос на голове было с десяток, одежда напоминала как женский халат, так и мужскую байковую рубаху огромного размера. Застежка, во всяком случае, была на правую сторону, что наводило на размышления.
— Чего? — прокаркало создание опять-таки неопределенным голосом.