* * *
Эта детская площадка с красными пластиковыми скамейками, дурацкими зелеными качелями и откровенно хлипкой горкой здесь, в арбатском дворике, выглядела жалко.
Современная, она явно не сочеталась со старинными серыми домами переулка. К тому же ее, крохотную, просто символическую, окружили автомобили, вырывшие колесами траншею на месте газончика, уткнувшиеся дорогими бамперами в песочницу.
Но, видимо, детей железные кони мегаполисных джунглей совершенно не смущали. А даже радовали.
– Не надо бить лопаткой бибику, – говорила едва стоявшему на ногах карапузу симпатичная светловолосая женщина. – Антоша, ты уже большой мальчик, отойди от бибики. Отойди, или сейчас дядя выйдет и украдет тебя!
Карапуз, впечатлившись малопривлекательными перспективами, милостиво доковылял до песочницы, шлепнулся на попу. Собрался разреветься, но передумал – рядом приземлился большой черный жук. По жуку тоже можно молотить лопаткой…
– Смотрите, – женщина повернулась к сидящему на соседней скамейке Егору, – а теперь возле гостиницы нет птиц. Вы видели ворон? Их было так много! Прямо мороз по коже.
Егор Иванов отрицательно покачал головой. Сил вымолвить хотя бы слово у него не было. Ворон он действительно никаких не видел.
Лучше бы вообще ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. И не делать, не планировать.
Забыть.
Забыть!!!
А еще – как можно было раньше так заблуждаться! Хотеть оставить эту адскую вещь себе! – надо поскорее избавиться от металлического острого предмета в кармане ветровки немца…
– Антон, пойдем домой. – Женщина вдруг живо сгребла карапуза в охапку. Несмотря на вопли, запихнула ребенка в коляску и, косо глянув на Егора, заторопилась прочь.
Он посмотрел на куртку, джинсы, рубашку.
Тряпки немца, конечно, великоваты. Но на них нет ни пятнышка крови. Его собственная одежда – вся заляпанная – закручена вот в этом лежащем на скамейке свертке. Так что женщина вряд ли могла испугаться или что-то заподозрить.
И все же хорошо, что она ушла.
Вид людей невыносим.
Люди ходят, улыбаются, смеются. Говорят по телефону, планируют, чем заняться вечером. У них есть выбор. Потому что они никого не убивали и потому что за ними никто не гонится.
«Интересно, когда меня задержат? – думал Егор, машинально разглядывая жука, пытающегося выбраться из песка. – Я, наверное, засветился на всех видеокамерах. Даже странно, что до сих пор я совершенно спокойно сижу здесь. Может, у меня и был бы шанс скрыться. Но я не могу никого видеть, не могу спускаться в метро. Даже пацанам не могу звонить. А ведь Витек на колесах, приехал бы, забрал. Не могу видеть даже своих… Как же так вышло? Не помню почти ничего. Сначала я позвонил этому фраеру. Не зря вчера дежурил в гостинице, как чувствовал. Ничего он ментам про копье не сказал, сто пудов. Когда немец вернулся – первым делом попросил девочку с рецепции провести его к сейфу. Конечно, я так и предполагал: не такой этот Ганс дурак, чтобы такую вещь в номере держать. Да, удачно все-таки „Багдад“ спланирован, круглосуточный бар, отлично видна комната с сейфами… И вот немец проверил, все ли в порядке, и поднялся к себе в номер. Расчет мой вроде бы правильным был. Позвонить, напугать. Он бы деру дал, ну и я бы не сплоховал. Возле такси думал багаж его спереть или в аэропорту. Но это, это… Это у меня в голове не укладывается!»
Егор застонал.
Попытался вспомнить произошедшее.
Однако из кусочков кровавой мозаики общая картина не складывалась.
Он очнулся у тела покрошенного немца. Осознал, что рука сжимает неизвестно откуда взявшийся нож. Увидел: все вокруг залито кровью.
Почему никто не пришел, ведь немец орал, не мог не орать? Как отсюда выбраться в окровавленной одежде? Не забыть бы стереть отпечатки. Но откуда именно? Касался ли он чего-нибудь, кроме ножа и дверной ручки? Переодеться в шмотье немца, свое унести и нож не забыть. В книжках и фильмах преступника всегда по орудию убийства вычисляют, и киллеры вроде обычно от оружия избавляются…
Мысли возникали, исчезали. Медленные, обескровленные.
Стараясь не смотреть на истерзанное тело Ганса, Егор достал из шкафа чистую одежду, отправился с ней в ванную. Умылся, стал переодеваться. Прислушался к звуку шагов.
И с ужасом понял: кто-то открывает дверь, входит в номер…
Дальше опять что-то вроде провала. Кажется, в комнате была женщина. Возможно, он ее толкнул. Убил ли? Вряд ли. Нож к тому моменту уже был закручен в сверток, вместе со шмотками.
«Как я взял это копье? Похоже, то, что ум за разум зашел, именно с этой штуковиной и связано. Получается, немец забрал его из сейфа. А я его, видимо, взял в номере, хотя ни фига не помню. А может, просто выбросить его, прямо здесь? – прикидывал Егор, ощущая прохладный металл через ткань кармана. Вытаскивать копье, брать его в руки не хотелось. – Хотя нет, сначала, наверное, надо избавиться от ножа и одежды. Проще всего дойти до Москвы-реки и бросить сверток в воду. Но ведь для этого надо спускаться в метро, видеть людей. Не могу. Никогда уже не смогу. Зачем я это сделал? И что теперь будет?…»
Бергхоф, 1944 год, Гретль Браун
Гретль упала без сил на каменистый пляж вблизи горного озера Кенигзее. Ей казалось, что никто никогда не заставит ее подняться. Болят мышцы ног от многочасовых упражнений, и горит натруженный живот, а отжимания сделали руки легкими, невесомыми. Опасный симптом: завтра в целом мире не будет ничего тяжелее собственных ладоней.
Ева звонко хвастается:
– Слабачка! Ты сдалась! А я еще полна сил! Смотри же!
Поразительно: несмотря на долгую тренировку и очень сложный, опасный для костей и связок, трюк, дыхание у сестры ровное и спокойное. И голос ни капельки не дрожит – а ведь попробуй не запыхтеть, когда так тяжело.
– Смотрю, смотрю, – пробормотала Гретль, пытаясь приподняться. Поддерживать руками измученное гимнастикой тело оказалось слишком сложной задачей, уж проще сесть. – Ева! Нет слов! Какая ты ловкая! Худенькая, как тростинка!
Сестра и правда выделывала потрясающие вещи. Ее гибкая спина грациозно согнулась в максимально высокий мостик.
Пара секунд на любование изящными линиями, тонкими руками, приподнятыми на носочки стройными ножками с идеальными бедрами и икрами.
Все, пауза закончилась. Руки тонкие, но сильные. Раз – и они удерживают весь вес тела, падают кудри, напрягаются мышцы. Вытянувшись вверх струной, великолепной на фоне серо-зеленых гор и голубого блюда озера, Ева умудрилась, оттолкнувшись руками, изящно приземлиться точно в центр коврика. Чуть покрасневшая, она, улыбаясь, раскланялась на воображаемые аплодисменты. И снова принялась за упражнения.
Сальто, шпагаты, стойки на руках.