«Виктор был готов к сражению. Он знал, что Бонвилан хочет его убить».
Корсиканская башня на мысе Мортелла когда-то на протяжении почти двух дней выдерживала бомбардировку двух британских военных кораблей, потеряв всего трех человек. Британцы практически скопировали ее и слегка переиначили название, изменив Мортелла на Мартелло. Если бы Бонвилан захотел получить доступ в лабораторию Щетки, ему пришлось бы дорого заплатить за это.
Конор без особого труда нашел башню, о которой Виктор говорил ему в последние мгновения жизни. В окрестностях Килмора находились две башни Мартелло, и одна на протяжении последних пятидесяти лет была занята. Вторая носила мрачное название Унылой. Первоначально она называлась просто Дозорной, но солдаты расквартированного там гарнизона Соленых островов вскоре переименовали ее, отталкиваясь от названия мыса, на котором она стояла. Это название больше гармонировало с неослабными ветрами, мерзкой погодой и унылой погодой окружающей местности. Так появилась Унылая башня, ставшая печально известной благодаря народному певцу Тэму Риордану и его «Жалобной песне Унылой башни», которая начиналась так: «И вот сижу я в Унылой башне за свои грехи». Вторая строка звучала не веселее: «И когда настанет прилив, я брошусь в…»
Поговаривали, что башню населяют призраки тридцати семи солдат, сгоревших в ней заживо, когда в арсенале возник пожар. Неудивительно, что она оказалась заброшена, до тех пор пока Виктор Вигни не решил, что она может стать идеальной мастерской, и убедил короля Николаса финансировать проект. Француз купил башню на свое имя — чтобы завуалировать сопричастность Николаса — и доставил морем из Лондона, Нью-Йорка и даже Китая множество самых разных товаров.
С помощью лебедки их подняли на крышу, а потом по лестнице снесли на лабораторный этаж, и здесь они пролежали два года. Вечно пьяные местные сторожа носа сюда не совали, и так продолжалось до тех пор, пока не появился Конор и не нашел ключ, дожидающийся его в когтях водруженного на каменный столб орла.
Призраки Конора не волновали; он даже был благодарен этой легенде, поскольку она отпугивала суеверных местных жителей. Время от времени какой-нибудь парень приводил свою девушку к башне, чтобы прикоснуться к холодным, влажным камням и с визгом убежать прочь, но, помимо подобного рода пустяков, Конора никто не беспокоил.
В городке он вел себя вежливо, но его манеры не располагали к дружбе. Он покупал припасы, расплачивался и уходил. Местные не знали что и думать о бледном светловолосом молодом человеке, живущем в Унылой башне.
— Он выглядит, как боец, — говорили некоторые. — Всегда готов выхватить саблю.
— Симпатичный, но агрессивный, — заключили женщины.
Одна девушка не согласилась с ними.
— Нет, не агрессивный, — сказала она. — Загнанный.
Хозяин гостиницы рассмеялся.
— Ну, если мистер Симпатичный-но-Агрессивный еще и Загнанный, то он там, где надо.
Жилые помещения Конора находились под лабораторией, ниже уровня земли, но он проводил там мало времени, поскольку их мрачная обособленность напоминала ему камеру на Малом Соленом. Виктор роскошно оборудовал их: прекрасная кровать с пологом на четырех столбиках, бюро, шезлонг. Здесь имелся даже туалет, сбрасывающий нечистоты в океан. Однако когда свет выключался и стены содрогались от каждого удара волн, Конор снова переносился на Малый Соленый. Каждое утро он просыпался от выстрела тюремной пушки, а однажды ночью выяснилось, что он почти бессознательно выцарапывает на стене острым камнем какие-то расчеты. Достаточно трудно жить так близко к дому, решил он; не хватало еще воссоздать здесь обстановку тюремной камеры.
Поэтому он спал на крыше или, точнее, на том, что когда-то было крышей, а теперь превратилось в дополнительный этаж, так сказать, рiece de resistance [95] Виктора. Башни Мартелло строились с абсолютно плоскими крышами, способными выдержать вес двух пушек и обслуживающих их военных. Виктор использовал эту протяженную, плоскую поверхность как основание для мощной аэродинамической трубы, в которой были установлены четыре вентилятора на паровой тяге. Прежде они с Конором изучали эффект воздействия ветра на поверхность крыла с помощью вращаемого рукой устройства, но теперь подъемную силу, сопротивление движению и относительную скорость воздуха можно было точно измерить, используя самую мощную аэродинамическую трубу в мире. Она имела несложное устройство, но работала эффективно. Шести метров в длину и сечением в два квадратных метра, она представляла собой мощную паронагнетательную систему, способную создавать поток воздуха, движущийся со скоростью сто километров в час.
Пользуясь этой трубой, Конор понял, что многие его тюремные замыслы полны изъянов, а многие другие, наоборот, имели серьезные перспективы. Четыре планера прошли стадию модели, прежде чем он рискнул отправиться в полет, и Конор был убежден, что его снабженный двигателем аэроплан со временем тоже полетит.
Аэродинамическая труба оказалась полезна и еще в одном отношении — Конор прибегал к ее помощи для взлета с крыши башни. Он подпрыгивал, расправлял крылья и нырял наискосок в воздушный поток, который выстреливал им в небо, словно из пушки.
«Ты рискуешь, — несомненно, сказал бы ему Виктор. — Перепрыгиваешь через некоторые стадии научного процесса. Твои записи обрывочны, нечетки и часто трудночитаемы. Что ты за ученый в таком случае?»
«Я больше не ученый, — ответил бы ему Конор. — Я летающий вор».
В то yтpo он сидел на крыше, прислонившись спиной к обшивке аэродинамической трубы, завернувшись в шерстяное одеяло и поглощая мясные консервы. Восходящее солнце заливало золотистым светом далекие Соленые острова, и они выглядели, словно какое-то волшебное место. Мистические острова.
Он думал о родителях и об Изабелле; потом, бросив в порыве раздражения вилку на каменную крышу, сбежал вниз по лестнице.
«Буду спать внизу. Пусть все напоминает камеру. Мне не хватает целеустремленности».
Два дня спустя Конор закончил ремонтировать обшивку аэродинамической трубы и отправился в Килмор. Воображение рисовало ему горячую еду и голоса людей, пусть даже они обращались не к нему. Это стало чем-то вроде шока — осознать, что со времени бегства из тюрьмы его одиночество лишь усугубилось. Ему настоятельно требовалось человеческое общество, хотя бы ради того, чтобы не сойти с ума.
В Килморе был рыночный день, и на набережной выстроились в ряд прилавки, около каждого из них болтались нищие. Всюду царило волнение по поводу огромного парового локомотива, выкрашенного зеленым и красным, который громыхал на металлических колесах вдоль берега, выпуская огромные клубы едкого дыма. Поездка на нем стоила пенни.
Конор бросил беглый взгляд на локомотив, но быстро понял, что ничего нового в нем нет. Локомотиву было лет двадцать, типичный ярмарочный «рабочий конь», а не научное чудо, как провозглашал его владелец.