– А это что за ерунда?
– Так сейчас выглядят цифровые диктофоны.
Наташа осторожно вытащила из чехла светлый, узкий, как брусок, аппарат.
– Зачем он тебе?
– Делать записи от руки о том, на каких картах памяти и пленках что снято, мне лень, – признался Ник, забирая диктофон. – Положу его на место. А то потом в этой куче вещей вряд ли найду. И светофильтры не перепутай, пожалуйста!
Наташа аккуратно сложила в сумку коробочки с фильтрами и радостно заметила:
– Как приятно, когда тридцатилетнюю женщину называют девушкой!
Ник рассыпался в комплиментах. Во-первых, имелся повод не кривить душой. Правильные черты лица, полноватая, но идеально пропорциональная фигура, роскошная грива каштановых волос… Во-вторых, он знал о непростых отношениях Наташи и Петра Легкова. И хотя в глубине души не сомневался, что дизайнер просто использует Наталью, вслух всегда говорил обратное.
«Наташа очень хороший человек. А вдруг я все-таки ошибаюсь и ее роман с Петром продолжится? В таких ситуациях важно ободрять женщину. Пусть поверит в собственную исключительную судьбу. Может быть, это и станет реальностью», – думал Ник, прощаясь с Наташей Захаровой.
Закрыв дверь номера, он принял душ. Позвонил в ресторан с просьбой принести стакан теплого молока.
Но бессонница все равно упрямо не желала сдавать позиции…
«У меня паранойя, – подумала Лика Вронская, прижимаясь спиной к зеркальной стене лифта. – Девчонки за ужином были веселы и беззаботны. Кроме Аринки, разумеется. Ира безжалостно отобрала у девочки тарелку с мороженым. Сколько там того мороженого – один шарик, граммов тридцать. Листик мяты, тонкие линии шоколада на тарелочке. Французы очень красиво оформляют десерты. Отобрала, диктаторша. Но суть не в этом. Никто даже не подумал, что тот хулиган появился не случайно. А с каких это пор грабители размахивают ножом?! Я не ошиблась. Франсуа Леруж в прямом смысле слова закрыл собой Катерину».
Лифт тихонько дзинькнул, возвещая прибытие на 3-й этаж, где находился номер Лики.
Терзаемая сомнениями, Вронская добралась до двери с табличкой 3011, провела карточкой-ключом вдоль датчика и, не включая свет, плюхнулась на кровать.
После ужина у нее желудок сводило от голода. Организм привык получать много еды безо всяких ограничений. Ему плевать, что хозяйка вдруг почувствовала себя толстой и старой и решила начать соблюдать диету. Со своим 44-м размером одежды. Но «макаронинки»-то совсем тонюсенькие! И не едят ничего. И даже Ирка, Наташа и Лена – хоть по подиуму не дефилируют – съели лишь немного салата. Про Катю Родимову и говорить нечего. Вообще не прикоснулась к еде, пила только минералку без газа. Где уж в такой компании отдавать дань потрясающей французской кулинарии!
– Нет, но это все же абсурд – думать, что грабитель как-то связан со смертью Весты. Франция, Париж – как русские могли организовать это возможное покушение? – рассуждала Лика, голодная, а потому злая. – А если не русские? Что же тогда получается, в смерти Каширцевой есть французский след? Я брежу. Брежу! Следователь говорил, что основная версия по этому делу вообще не связана с агентством.
Когда зазвонил стоящий на тумбочке телефон, Вронская не сомневалась: Ирина. Или кто-то из девчонок.
«Неужели время кастинга изменили? Только бы не просыпаться в несусветную рань», – подумала Лика, снимая трубку.
Типичная сова, Вронская каждый подъем раньше десяти утра рассматривала как подвиг, которому, конечно, в жизни должно быть место. Но лучше все-таки сладко поспать до полудня, чем стать героем.
– Лика, как ваши дела?
Голос Франсуа не узнать невозможно. Запоминающийся. Сексуальный.
– Хорошо. Мы закончили ужин, и сейчас я нахожусь в своем номере, – Лика старательно выговаривала фразы и при этом понимала, что говорит ерунду. Если звонок по телефону в номере – где же еще пребывает его обитательница? Но – скудный словарный запас, сложное произношение, растерянность. Вот и мелешь первое, что приходит в голову.
– Не хотите ли прогуляться по Парижу?
Сначала Лика подумала, что Франсуа ошибся номером. Приглашать на прогулку ее? Когда в этом же отеле Катя с Ариной? И модели агентства Платова? Можно, конечно, уверенно твердить о своей неземной красоте. Но при этом знать, что красоты этой метр с кепкой, и Пашка ходил «налево».
Потом она поняла: нет, Франсуа не ошибся. Говорит-то по-французски. Девочки худо-бедно изъясняются на английском. Начальник службы безопасности с ними перекидывался парой фраз, тоже «спикает», так что общался бы по-английски.
Он успел забеспокоиться на том конце провода:
– Лика? Вы меня слышите?
– Я вас слышу. Согласна. Мне нужно полчаса.
– Отлично! Я за вами заеду.
Положив трубку, Лика полетела в коридор, чтобы щелкнуть выключателем, и больно ушибла колено.
Некогда! Некогда тереть горящую ногу, скорее в душ, потом наложить свежий макияж, надеть обольстительное платье.
Как хорошо, что она захватила с собой платья! Лучше выбрать черное, короткое, обтягивающее. Оно с асимметричными серебристыми вставками, а на туфлях тоже серебряные, того же тона, бантики.
В дверь номера отчаянно застучали.
Лика выключила воду и, чертыхаясь, завернулась в полотенце.
На пороге стоял Франсуа.
– Une demi-heure, c’est long! – Серые глаза светились лукавством. – On dit que les francais ont du temperament. [17] От возмущения Лика чуть не задохнулась. Посмотрите на этого нахала! Приперся раньше времени! А она стоит, как мокрая курица, и даже не знает, что сказать, потому что французские слова вдруг вылетели из головы за исключением одного – «le merde». [18] Но такое не скажешь!
А потом слова стали не нужны.
Губы Франсуа коснулись ее ключиц, и завязанное на груди полотенце вдруг оказалось у ног.
«Так тебе, Паша, и надо, – думала Лика, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от медленных чувственных ласк. – Франсуа, конечно, я больше никогда не увижу. Что это за отношения, которые начинаются с постели. Все равно…»
Одна ночь. Всего лишь одна ночь, и больше ничего не будет, и можно позволить себе все.
Нет никакого смысла предполагать, что о тебе подумают. Что-то подумают, но ты об этом не узнаешь.
Какое удовольствие – медленно расстегивать рубашку мужчины, покрывать его грудь поцелуями и осторожно опускать руку ниже. Там пожар. Вулкан, готовый извергнуться. Освободить его от одежды – нежно, нарочито неторопливо, доводя до исступления….