– Н-да, тяжелый случай. Причем у тебя в большей степени, чем у тестя, – расстроился от собственной неудачной язвительности Попов. – Чем с тобой шутить, пойду-ка я лучше поваров с завтраком потороплю.
– Смотри, чтобы тебе по дороге чья-нибудь жена не встретилась, – искренне предостерег друга омоновец и вернулся к прежнему занятию – созерцанию матриархата, ненадолго воцарившегося в лагере.
Попов покрутил пальцем у виска и побрел искать штабную столовую. Андрюша, как всегда, желал с утра плотно подкрепиться. А если учесть, что вчера на ужин ему достались лишь вяленые ребра барана, пересоленные, между прочим, то можно понять, насколько сильно он был голоден. И аппетит Андрюше не испортил даже Аарон, принявшийся прямо во время завтрака криминалиста переводить очередную проповедь Моисея. Патриарх в этой речи превзошел самого себя и битый час давал переселенцам множество крайне ценных указаний типа «не укради», «не убий», «не прелюбодействуй» и так далее. Попов о них знал с раннего детства, заново освоил во время службы в милиции и теперь морщился, когда патриархи требовали от переселенцев не воровать, а те восхищенно вопили в ответ, пораженные глубиной мыслей старцев. Морщился Попов от выкриков, но жрать, гад, не переставал.
Когда Моисей с Аароном закончили наконец пропагандировать здоровый образ жизни и отправились завтракать, к ним присоединились остальные члены переселенческой хунты: Рабинович с Жомовым, все три олигарха, Нахор и Рахиль. Кстати, единственная женщина при штабе. Сыновья Моисея попробовали было возмутиться такой несправедливостью и вывести в свет своих жен, но их папочка воспротивился. На что, видимо, у него были причины, поскольку свою жену он держал вдали не только от штаба, но и от поселенцев вообще – в земле Мадиамской (не в буквальном смысле, просто у них так говорили!) – и отказывался звать ее к себе. Этому удивились все менты, и даже женолюб-Рабинович усомнился, действительно ли старец имел целью всей своей жизни вывести евреев из Египта, или же он просто заварил эту кашу, пытаясь на сорок лет сбежать из семьи?
– Г-г-г!.. – орал Моисей в ответ на просьбы сыновей допустить их жен «ко двору». Те, на удивление всем, понимали его без переводчика.
– Папа, мы понимаем, что снохи должны во всем помогать свекрови, – гнусавил Гирсам. – Но нам женщины тоже нужны.
– П-п-п… – еще громче вопил старец.
– Нет, папа, мы мужчины, – не согласился с его терминологией Елиезер. – А поскольку теперь нас каждая собака знает, – пятидесятилетний отрок с опаской покосился на Мурзика, – то пользоваться услугами девиц легкого поведения мы не можем.
– Пусть тогда эта женщина тоже уйдет, – поддержал его братец. – Чтобы не вводила во искушение.
– И избави нас от лукавого, – плотоядно усмехаясь в сторону Рахили, закончил Елиезер.
В дальнейшем возражал не Моисей, а Рабинович. То есть Сеня только хотел возразить, но не успел. Шустрый в таких делах омоновец вмиг оказался рядом с мятежными братишками и дал каждому из них вдохнуть аромат своих пудовых кулаков. Те сделали круглые глаза и потупились, а Навин, как всегда, буквально понимавший действия Жомова, тут же встал с омоновцем плечом к плечу и вызвал недавно сформированный батальон гвардейцев. Патриархи едва не упали в обморок, решив, что затевается мятеж, и пришлось Рабиновичу разряжать ситуацию. Сеня прогнал гвардию, оттолкнул от братьев Жомова с оруженосцем и остановился перед малахольными «отроками».
– Рахиль, между прочим, не столько женщина в данный момент, сколько министр здравоохранения. У нее даже соответствующее образование есть, – заявил он и обернулся к патриархам. – Так ведь?
Те слаженно закивали головами, и инцидент был исчерпан. Все расстались довольными, а Аарон, догнав Рабиновича в дверях палатки, поинтересовался, что это за мудреное существо такое – «министр здравоохранения». Пришлось Сене подробно объяснять, что министр не существо, а должность. Затем он перешел на здравоохранение. Ну а для большей убедительности сравнил это ведомство с министерством внутренних дел, то бишь милицией. Старец обрадованно закивал головой, потом подпрыгнул на месте и помчался в шатер Моисея, где оба до поздней ночи задним числом сочиняли заповеди, доведенные до сведения переселенцев ранним утром.
Попов, увидев приближающуюся колонну голодающих предводителей переселенцев, вдруг вспомнил о том, что Рабинович просил разбудить его к завтраку. Сам Андрюша уже был готов обедать, отчего устыдился друзей и принялся орать на поваров. Те оторопели, совершенно не понимая, чем вызвана такая немилость. Не понял порыва эксперта и Рабинович.
– Ты чего орешь, как кабан оскопленный? – поинтересовался он. – И вообще, что ты тут делаешь?
– Что я тут делаю?! – с неподдельным негодованием изумился Попов. – Интересный вопрос! Скажи-ка мне, Сенечка, какую хреновину вы бы жрали, если бы я за качеством еды не следил? И что бы вы, интересно, жрали вообще, если бы я вчера о запасах не позаботился? Каждый раз первым пробую всякую гадость, а от тебя только упреки в обжорстве и слышу…
– Да кто тебя упрекал? – оторопел перед таким напором Рабинович.
– В натуре, Андрюша, тебе же слова плохого никто не сказал, – попытался вступиться за кинолога Ваня Жомов.
– Ну, не сказал. Зато как все смотрели! – парировал Попов. – А эти козлы, – он швырнул недоеденной ногой в поваров, – между прочим, мясо сожгли на хрен. Я их отчитываю, а вы со своими дурацкими вопросами ко мне лезете. Охамели напрочь!
Сеня вздохнул, махнул рукой, но ничего не сказал. Он прекрасно понимал, что в вопросах, касающихся свойств и размеров желудка, с Поповым лучше не спорить – сожрет живьем! Рабинович проводил взглядом Мурзика, кинувшегося подбирать брошенную кость. Судя по счастливой морде пса, избаловавшегося на здоровой, экологически чистой пище, мясо было не настолько сожжено поварами, как об этом успел наорать Попов. Впрочем, пса нужно было тоже кормить хоть иногда. Поэтому распинаться по поводу сгубленного Андрюшей продовольствия кинолог не стал. Не так Мурзик воспитан, чтобы позволить добру без толку пропадать!
Некоторое время штабные повара были в полном замешательстве, не зная, подавать ли забракованное Андрюшей мясо к столу или нет, но Попов вернул их к жизни, хитро потребовав, чтобы на завтрак дали ту баранину, которую приготовили после его прихода. Так как никто не знал, что практически все жаркое было поджарено именно в этот период, то и придраться к Андрюше никто не мог. Наоборот, Аарон с Моисеем, попробовав мясо, даже похвалили криминалиста за столь добросовестный контроль над качеством приготовленной пищи, и Рабиновичу скрепя сердце пришлось с ними согласиться. Андрюша понял, что в этот раз его чревоугодие останется безнаказанным, и облегченно вздохнул.
А стол тем временем уставили всевозможными плошками и мисками, наполненными блюдами национальной кухни сынов израилевых. Мацы, правда, не было, поскольку ее еще не изобрели, но часть блюд напомнила Сене те, которыми его кормила тетя Соня в Одессе, и Рабиновичу взгрустнулось. Погрузившись в воспоминания, он даже забыл наорать на Жомова, осушившего исключительно для аппетита литровый кубок с вином. Потом-то Сеня пришел в себя и все дальнейшие попытки омоновца с утра напиться пресек в корне.