– Ты опять танк подбил?
– Не надо было?
– Надо. Просто ловко у тебя это получается. Я вот уже в двух боях был – ни одного, а у тебя – два.
– Что там ловкого? Вон, Кадет свой первый танк сжёг сегодня. А твоё дело – не за танками гоняться, а боем руководить. Кто на роте сейчас? Мы-то оба здесь.
– Комвзвода-раз.
– Живой, значит.
– А взводный-три – погиб. Отвел нас комбат в тыл. Это ведь тыл? Не стреляют вроде. Зализываться отвёл. А назвал – в резерв.
– Третья рота была в резерве.
– Уже в бою.
Тут откинулся полог палатки, нас позвали внутрь. Степанов пропустил меня вперёд:
– С тобой должны быстрее управиться.
Я зашел. Она, Снегурочка.
– Раздевайтесь.
– Полностью?
– Старшина, я очень устала, давайте оставим шутки на следующий раз. Мне нужны ваша нога и грудь. Если предпочитаете, мы одежду разрежем.
– Не надо.
Я быстро скинул куртку, рубаху-гимнастёрку, снял и брезентовые и х/б штаны. Лег на стол, под свет.
– В этот раз я бы не отказался от обезболивающих.
– Может, тебе ещё и сиську дать? Нет больше обезболивающих. Для самых тяжёлых оставили.
– Я так и знал. Ещё прошлый раз говорил.
– Я помню, помолчи. Чем это так? Рана глубокая, но кровь почти не течёт. Мина?
– Вряд ли. Я в танке сидел, вернее уже пытался вылезти, но застрял. Вот и схлопотал. Но не снаружи, а из танка. По танку в это время немцы стреляли. Может – осколок брони?
– Может. А что ты в танке делал? Ты танкист?
– Немцы бросили его, а пушка – исправна. Вот я на время и арендовал его. Ух, ё!
– Терпи!
– Терплю, ё!
– Удачно хоть арендовал?
– Ага. Вот, сувенир в ноге остался. Не могу больше! Может, ну его! Пусть там сидит? Зашей, да пойду я.
– А воспалится?
– Антибиотика уколешь.
– Где ж его взять-то? У нас наркоз кончился, а ты – антибиотик! А я их ещё ни разу и не видела, антибиотиков этих. В журнале только о них читала. Ладно, глубоко больно сидит. Марина, зашивай! Так, а здесь что?
Мне уже «расшнуровали» повязку с груди.
– Плохо, старшина. Рана не подживает, швы расходятся, кровит. Кожа вокруг уже покраснела. Воспаление уже началось. Загноится – помрёшь.
– Когда?
– Через неделю.
– Уф-фу! Это когда ещё будет! Ух, ёшкин кот! Неделя – это как в следующей жизни. Доживём ли до завтра? Глянь лучше, я спиной сегодня пулю словил, что там?
– Гематома и всё. В этот раз повезло. Марина, ты всё? Одевайтесь, больной Медведь. С такой мелочью могли бы и сами справиться.
– Снегурочка, я что, Рембо, сам себя зашивать?
– Кто такой Рембо?
– Тип один. Сам себе рану на руке зашил обычной иглой.
– Обычное дело. Лучше, чем кровью истечь.
В это время в палатку запрыгнул на одной ноге Степанов.
– Так, Степанов, опять? Вот вечно ты! Марина, снимай повязку. Плохи дела, Саша. Пятки практически нет, кость раздроблена. Придётся ампутировать.
– Солнце моё, ты с ума сошла? Зашивай живее, да я обратно пошёл.
– А ночью – температура под сорок, нагноение и смерть. Этого хочешь? Или ты, как этот Медведь, до утра не планируешь дожить?
– Вообще, планирую… Не важно, что я планирую. Сделай, что сможешь, но ногу не режь. Она мне ещё нужна.
– За эти два дня лишнего ничего не отрезала. Всё всем нужно было. Было. Ну, тогда держись, Степанов! Ложись на живот, ногу вот так клади. Морфия у меня больше нет. Терпи.
Санёк скатал в рулон пилотку, сунул в рот, вцепился в стол руками, зажмурился, глухо заорал от боли.
Я не выдержал, отвернулся. Своё терпеть – одно, на чужую боль смотреть – тошно.
– Всё, старшина, одевайтесь, – Марина закончила перевязку.
– Красавица, дай мне пару индпакетов. Всё израсходовал.
– Нету, родненький. Всё позаканчивалось.
– Беда!
Я вышел из палатки, только на улице стал одеваться. Подскочил Кадет, глаза блестели.
– Чего довольный такой?
– Какой же я довольный? – удивился Миша.
– Вон глаза как блестят.
– Не знаю, о чем вы, – Мишка отвел взгляд.
– Ладно, задание тебе – добудь перевязочных пакетов. Я свой израсходовал. И ты, по-моему. И так у многих. А нам ещё потребуются. Бой не окончен. Так, ты ищи, а я к комбату.
Раны болели. Уже привычно, нудно до тошноты. Осколок в ноге при каждом шаге за что-то больно цеплял, но идти было можно, даже бежать при необходимости. Я спустился в ход сообщения, пошел по нему к НП комбата, уступая дорогу бойцам, бегающим по ходу с озабоченными лицами.
НП комбата располагался почти на вершине высотки (хотя какая она высотка, так, небольшое покатое возвышение над округой). Одну из больших воронок углубили, поставили сруб из шпал, укрепили рельсами, перекрыли так же рельсами, шпалами, а уж это всё и засыпали землёй и замаскировали. Тут тебе и наблюдательный пункт с прекрасным обзором во все стороны через амбразуры, и при необходимости прекрасно защищённая рельсами и тремя слоями шпал – огневая точка.
Ход сообщения вывел меня в широкий окоп полного профиля с оборудованным пулёмётным гнездом отсечного направления, но без пулемёта в нём. Пока тут сидели связисты, колдуя со своими раритетными аппаратами. Окоп упирался в стену НП, свернув, я оказался перед входом. Разумно – при попадании в окоп мины или гранаты этот поворот спасёт НП от осколков.
НП не был просторным – народ буквально теснился. Стало понятно, почему связисты снаружи сидели. Я увидел Ё-комбата, Шило, начштаба батальона, главного нашего связиста, одного из бойцов Шила, незнакомого переводчика и немца. Видимо, был допрос, уже закончившийся. Шило и его боец кивнули мне, как старому знакомому, Ё-комбат только глянул, начштаба состроил кислую мину. Не нравился я ему. И что? Я не девушка, чтобы нравиться, поэтому – пошёл он! Лишь бы не мешал!
– Хочешь чего у немца спросить? – проскрежетал голос Ё-комбата.
– В принципе, нет.
– Я слышал, ты хорошо допрашивать умеешь.
– Не колется? А что сказал уже?
– Говорит – это только один их танковый полк воюет. К вечеру вся дивизия соберётся. А завтра – весь корпус.
– Вот он всё и сказал. Расположение штаба – нам не интересно – руки у нас коротки. Дальнейших планов он, скорее всего, не знает. Что ещё можно спросить? Спроси его, – это я переводчику, – откуда он? Есть ли семья?