– Святой отец, мы наслышаны о ваших заслугах в походах во славу Божью, – Леопольд Славный поднялся с кресла для получения благословения, – и очень ценим ваше присутствие в замке Хоэнверфен. – Всем, кроме неподвижно застывшей за спиной настоятеля Лауры, был понятен двойной смысл этой фразы. – Гарнизон и жители Верфена должны быть крепки в вере. Говорите, святой отец.
– Сын мой, я здесь для защиты этого невинного создания. – Священник взмахнул рукавом сутаны в сторону потупившей взгляд девушки. – Я глубоко уважаю графа Хоэнверфенского, но обстоятельства таковы, что о свадьбе между ним и этой молодой особой не может быть и речи. Череда несчастий, постигшая замок в последние дни, вынуждает меня однозначно трактовать знаки, которые посылает нам Господь.
Священник монотонным голосом стал перечислять беды, постигшие Хоэнверфен. И в самом деле, список выглядел внушительным. Когда отец Бенедикт добрался до случая на охоте, граф потерял терпение:
– Ваша светлость, есть пределы! Эти события получили вполне понятные объяснения. Этак на волю Божью можно списать абсолютно все!
– Не богохульствуйте, сын мой! – сердито оборвал отец Бенедикт. – Если на пути к храму слишком много терний, это значит, что храм построен в ошибочном месте!
– Или путь к храму выбран неверно. Или тернии вовсе не являются таковыми. – Граф не собирался сдаваться – на карту поставлено слишком много.
Голос отца Бенедикта стал смиренным:
– Ваша светлость, я верю, что нетерпение графа Хоэнверфенского связано с чувством глубокой любви к невесте, но мы, монахи ордена Цистериана, уверены в большой пользе аскетических практик и обуздания человеческих страстей. Поскольку братство следует проповедуемым нами правилам, – он выдержал недвусмысленную паузу, – Господь счел возможным возвысить и усилить наш орден. Я считаю, что воин Господа нашего, каким является граф Хоэнверфен, должен больше доверять воле Божьей и молиться о том, чтобы Всевышний более явно проявил желание освятить брачные узы.
За все время из уст Лауры не вырвалось ни одного слова, но граф уловил победный взгляд, брошенный на него из-под опущенных ресниц. Он стиснул кулаки, услышав обещание его светлости озвучить завтра свое решение. Скорее всего, герцогу Австрийскому придется согласиться с доводами старого святоши. В противном случае орден может настаивать на непризнании брака законным, а это значит, что право наследования может в любой момент подвергнуться сомнению.
* * *
Повозка медленно и ровно покачивалась, чуть подпрыгивая на ухабах дороги. Смеркалось. Тобиас задумчиво правил, слабо подхлестывая лошадей, рядом на козлах примостилась Анхен.
Сквозь дрему до Мари доносились обрывки фраз, которыми невесело обменивались супруги:
– Граф хоть что-то заплатил, и то хорошо. Мог бы без гроша нас выставить.
– А мы-то тут при чем? Сами пострадали. – Тобиас перехватил вожжи и начал загибать толстые короткие пальцы. – Новые костюмы – раз, реквизит – два, повозки обновили – три. Мариам… – он крякнул, – четыре. А акробат?
– Это ты взял его в труппу, – поспешно напомнила Анхен.
Тобиас огрызнулся:
– Я? А ты что молчала? Везде свой нос суешь и перечишь, а тут что-то я не припомню, чтоб ты возражала.
– Если б ты не был занят своей еврейкой, присмотрелся бы повнимательней.
– Хватит и того, что ты присматривалась.
Анхен, не найдя, что возразить, заерзала на сиденье. Некоторое время супруги ехали молча, каждый был погружен в свои мысли.
– Эх, что теперь делать-то? Платить нечем, труппа развалится. Да и кто остался? На Мариам все держалось. И Мари уйдет, это точно. Да и какая из нее теперь актриса? Сломали всю.
– Тихо ты! – зашикала Анхен. – Пусть радуется, что жива осталась.
«Уйду, конечно, разве я смогу выйти на сцену, как прежде?» – Девушка вспомнила вчерашнее утро, когда стражники вели ее из темницы, и как она билась в безотчетном ужасе, уверенная, что пришло время исполнения приговора. Мари не понимала, почему люди вокруг радуются и улыбаются ей. Только когда ненавистный голос судьи Бижора с явным сожалением произнес «Свободны!», она поняла, что Господь смилостивился, и произошло что-то, позволившее и Мари, и невиновному актеру избежать смерти.
Вереница повозок давно миновала долину Верфена и теперь огибала высокие лесистые холмы. В наступающей темноте находить дорогу становилось все труднее, и Тобиас стал всматриваться в пролески, выискивая место для ночлега. Ночные звезды одна за другой вспыхивали на огромном пространстве небосвода, своим появлением утверждая безграничную непостижимую тайну мироздания. Мари в первый раз за много дней почувствовала себя в безопасности.
«А может, и не уйду…» – Девушка прислонилась к ободу повозки, закуталась поглубже в старенький шерстяной платок и крепко заснула.
* * *
С высокой стены Хоэнверфена Лаура и Катарина в последний раз любовались облитой закатным солнцем долиной. Пребывание в замке окончено, ранним утром кортеж отправляется в обратный путь.
На окрестности опустился тихий вечер. Заходящее солнце, склоняясь к горизонту, запоздалыми лучами пронизывало застывшие в безветренном небе плотные облака. Зубцы башен Хоэнверфена приобрели багряные оттенки, а под стенами, куда лучи не добирались, заросли ельника и нагромождения валунов неторопливо окутывала темнота.
Взгляд Лауры равнодушно скользил по крошечным крышам Верфена, извилистой ленте реки, поднялся к невысоким северным холмам. Дорога, огибающая высокий утес у самого горизонта, в скором времени вернет ее домой. Если бы она знала, что на пути свадебного кортежа окажутся одни беды и несчастья, ни за что бы не спустилась в долину.
«Флориан… Если бы знать…»
Услышав тихий шепот, безмолвно стоящая рядом Катарина решила вмешаться:
– Что бы ты смогла изменить? Мы бы все равно приехали в Хоэнверфен, решение о свадьбе принималось не тобой. Не вини себя.
– Меня гнетет другое. Не могу простить себе, как я была слепа и несправедлива к Флориану. – Чистый лоб Лауры прорезала тонкая морщинка. – Сколько боли, должно быть, я принесла ему.
– Он любил тебя и согласился бы вынести еще больше, лишь бы ты чувствовала себя счастливой.
– Да. А ты понимаешь, что это значит? – Лаура обернулась, потемневшие глаза настойчиво поймали взгляд Катарины. – Мне нужно научиться быть счастливой вдвойне – и за себя и за него.
– Госпожа! – Лаура опустила глаза. Перед ней, кусая от волнения губы, стоял Маленький Паж. Его лицо было бледным, в глазах блестели слезинки.
– Людвиг! – расстроенный вид мальчика испугал Лауру. – Твоему отцу хуже?
Людвиг помотал головой:
– Нет, госпожа. То есть рана глубокая, но лекарь сказал, что заживет.
– Тогда почему ты плачешь?
– Госпожа, вы хотите уехать! – Голос Маленького Пажа дрожал. – Останьтесь!