Хортон встал, давая всем понять, что завтрак окончен, и они могут отправляться по своим делам. Арела, подхватив широкие юбки тёмно-зелёного платья из тонкого хастийского сукна с вышитыми белым шёлком узкими рукавами и белыми же бархатными вставками на плоской груди, делающими её хоть чуточку пышнее, не совсем уверенной походкой направилась в голубую гостиную выслушивать доклад главного смотрителя господского дома Проста о положении дел в их большом хозяйстве.
Мелеста, уже давно в нетерпении ёрзавшая на стуле, проводила свекровь недобрым взглядом, встала и, стараясь держаться как можно более величественно, выплыла вслед за ней, подметая пол длинным подолом своего платья цвета гнилой сливы с широкими рукавами из дорогущего митракийского кружева. Ей не терпелось расспросить обо всём свою прислужницу Тану, дочку местного суконщика, девицу весьма болтливую и не пропускающую ни одной сплетни в Гудвуде.
Улаф остался сидеть за столом, небрежно откинувшись на стуле и поигрывая серебряным ножом. Он собирался присутствовать на допросе мальчишки и предвкушал немалое удовольствие от выколачивания правды из маленького негодяя. Не меньшее, чем от вчерашнего жертвоприношения.
Хортон перешел в соседнюю комнату, самую большую в доме, часто использовавшуюся для торжественных приёмов и аудиенций. Богато украшенная дорогими тканями и гобеленами, позолоченной мебелью и огромными серебряными вазами со сверкающими драгоценными камнями всех цветов, она должна была поражать воображение входящих и просто кричать о знатности и богатстве её хозяина. Всю правую стену величественной комнаты занимали огромные полукруглые окна и двустворчатая дверь, выходящая на широкий балкон, тянущийся на втором этаже вдоль всего центрального фасада.
У стены напротив центрального входа, на небольшом возвышении, стояло богато украшенное золотом и драгоценными камнями кресло, предназначенное для его милости, вейстора Прилесья и господина Гудвуда Хортона Орстера. На высокой спинке резного кресла, прямо над головой сидящего, яростно скалила пасть голова огромного чёрного медведя с двумя кровавыми рубинами на месте глаз. Шкура зверя укрывала кресло сзади, а лапы с длинными загнутыми когтями лежали на подлокотниках.
На стене над креслом красовался круглый серебряный щит с гербом рода Орстеров – вставший на задние лапы свирепый чёрный медведь на фоне зелёного леса. Вся стена по обе стороны от щита была сплошь увешана всевозможным оружием, богато украшенным золотом и драгоценными камнями.
Левую стену залы занимали прекрасные гобелены со сценами охоты чёрного медведя на различную лесную живность, чьи безжизненные головы с позолоченными рогами и посеребрёнными клыками были развешаны под самым потолком и внимательно следили за входившими в комнату своими изумрудными и сапфировыми глазами.
Утренний ветер колыхал лёгкие занавеси, наполняя комнату запахами цветов и свежести из собственного сада и шумом центральной площади. Хортон вышел на балкон и привычно оглядел открывшуюся картину.
Центр Гудвуда занимала большая площадь, служившая местом торговли, казней и торжеств. Она с раннего утра и до поздней ночи кричала, торговалась, смеялась, ругалась, зазывала и спорила, гремела и скрипела, визжала и кудахтала, создавая тот непередаваемый шум, производимый здоровым весёлым народом, любящим жизнь и умеющим получать от неё удовольствие.
Площадь имела свой запах. Она пахла сеном, жареным мясом и пирогами, смолой и специями, привозимыми с дальних островов, свежевыкрашенными тканями и свежесрубленным деревом, фруктами и цветами. Единственное, чем она не пахла – это гнилью, отбросами и нечистотами.
По приказу вейстора, каждый торговец, имевший на площади свою лавку или лоток, обязан был вечером самым тщательнейшим образом вымести и вымыть свою часть гранитных плит, выстилающих площадь. За этим строжайше следил специально приставленный на площади стражник.
И горе тому, кого заставали на закате с неубранными следами своей торговли – стражник молча заносил имя провинившегося в толстую черную книгу в тяжёлом переплёте. Испуганный торговец, не спавший всю ночь, ещё до рассвета должен был стоять у ворот господина Хортона, чтобы трясущейся рукой вручить главному смотрителю Просту штраф в пять литов, на который в хороший год запросто можно было купить неплохую корову.
Попробовал бы он не заплатить! Виновника немедленно отправляли в подвал господского дома, служивший Гудвуду тюрьмой. Оттуда, представ перед судом господина, можно было выйти, лишившись либо всего своего имущества, либо свободы, и отправиться с первым же обозом на серебряные рудники Кватраны, алмазные шахты Триании или в каменоломни Сентории.
Через год виновник беспорядка возвращался и до конца своих дней с неугасающим усердием мыл щелочной водой и тёр бурым песком четыре своих плиты и ещё пару соседних – на всякий случай.
После вчерашней грозы и последовавшего дождя, смывшего пыль с деревьев и напоившего траву, Гудвуд этим утром щеголял в свежей зелени. Хортон бросил взгляд на площадь, удостоверившись, что торговля идёт бойко, и задумчиво посмотрел на пирамиду, занимавшую весь её центр. Это была обитель Богов Истинных – Богов Света и Тьмы, Дня и Ночи.
Пирамида была самым высоким сооружением в Гудвуде, на целых два метра выше шпиля крыши господского дома. Обложенная белым сенторийским мрамором, отполированным до зеркального блеска, она сверкала в утренних лучах драгоценным камнем в сокровищнице Нумерии.
Центральные двери у основания пирамиды были сбиты из толстенных досок и обшиты позолоченными листами с замысловатым рисунком, в котором причудливо сплетались солнце, луна и звёзды. Верхушка у пирамиды была срезана, и эта площадка использовалась сальвином Кадуром и найтором Леганом для вознесения особых молитв Истинным Богам.
Вокруг пирамиды на несколько метров площадь была очищена от торговых рядов – это пространство было необходимо для ежедневных шествий двух служителей и их помощников, выбранных четырьмя концами Гудвуда на этот месяц. Те тащили медный диск и во все глотки распевали гимны Богам Вечным и Истинным. Удары в диск на восходе солнца возвещали жителям Гудвуда о приходе Бога Света и нового Дня, а шествие на закате торопило всех закончить дневные дела и вознести молитвы Богу Тьмы и всепоглощающей Ночи.
Сейчас двери пирамиды были открыты, и по направлению к дому вейстора по неширокому проходу в торговых рядах шагали сальвин Кадур в белом широком балахоне, сверкающий свежевыбритой головой, и найтор Леган в чёрном одеянии до пят, чья седая, коротко стриженая шевелюра создавала в лучах солнца неуловимый нимб вокруг его почти квадратной головы с низким лбом и приплюснутыми маленькими ушами. Люди на площади почтительно кланялись двум служителям, прикладывая растопыренную пятерню к груди, и долго ещё провожали их любопытными взглядами.
Никакого секрета в причине визита этих двух людей сегодняшним утром в дом вейстора, естественно, не было – со вчерашнего дня весь Гудвуд гудел о пойманном мальчишке, конечно же, убившем Одноухого Дрона. А иначе, как ещё у мальца могла оказаться Дронова рубаха, которую там же, в поле, опознала его подружка Феона.