– Суза, ты же знаешь, что его милость будет сейчас допрашивать этого убийцу.
– Убийцу!? Да вы чево, рехнулись вместе с его милостью? Ты посмотри на него, в нём же одни кости! Да он с курицей-то не справится, не то, что с Одноухим Дроном, головорезом, каких ещё поискать! И кто его убитым видел? Ты, что ли? Нашли, кого слушать – дуру Феону! Ей лишь бы слезу пустить на площади да сбыть под шумок свои залежалые пирожки!
Борг молча пихал Никиту в спину, направляя его к углу дома.
– А ну стой! Стой, кому говорю! – Прислужник замер.
– Ну-ка, веди его сюда. Он не ел, поди, со вчерашнего, паразит ты эдакий! Боги тебя раздери!
– Суза, господин ждёт!
– Подождёт твой господин! Эй, Рула, живо тащи сюда хлеба и кружку молока! Да прихвати пирог с крольчатиной, тот, с подгоревшей коркой.
Почти в то же самое мгновение из недр кухни на крыльцо выскочила вчерашняя замарашка, в одной руке удерживая большую кружку, полную молока, а второй прижимая к груди солидный ломоть хлеба и круглый открытый пирог размером с чайное блюдце, сильно зажаренный с одного бока.
Суза поманила Никиту и, погладив по голове мягкой рукой, усадила на крыльцо. Рула, косясь на Борга, сунула Никите еду и быстренько отступила за спину кухарки, во все глаза глядя, с какой жадностью мальчик набросился на угощение.
– Странный он какой. Не похож на наших – то мальчишек… Как его зовут?
Борг стоял молча, демонстративно отвернувшись от жадно жующего мальчишки, и нервно поигрывал висевшим на поясе ножом. Злость потихоньку закипала в нём, но перечить Сузе, доводившейся ему родной тёткой, воспитавшей и пристроившей его, сироту, на весьма почётное место личного прислужника его милости, он не мог.
– Я кого спросила, столб ты дубовый!?
– Да не знаю я. Вроде Ник, а дальше не помню. Суза! Господин ждёт же! Хватит кормить этого заморыша, добро только переводишь. Хватит жрать! Я кому сказал – хватит!
Никита с сожалением отставил недопитую кружку, отложил надкусанный пирог и поднялся. Вспомнив, что в любых ситуациях нехорошо как-то выглядеть неблагодарной сволочью, он повернулся и сказал:
– Большое спасибо, тётя Суза! Всё было очень вкусно!
У кухарки от удивления глаза полезли на лоб, а рот с пухлыми губами открылся, да так и оставался открытым, пока Борг, цепко ухватив Никиту за плечо, резво тащил его через двор к углу дома.
Они почти бегом миновали виденный вчера дворик и, войдя в центральную дверь, оказались в красивом холле с двумя рядами розовых колонн с затейливой резьбой у основания, и серым мраморным полом, отполированным до зеркального блеска. Стены холла были красиво задрапированы тканями в розовых, золотых и белых тонах. Мебель, украшенная резьбой, позолотой и обитая розовым бархатом, располагала к покою и умиротворению.
В середине холла начиналась мраморная лестница, ведущая на второй этаж. На площадке между этажами она разделялась на два нешироких пролёта с изящными резными перилами. Центральная стена была завешана гобеленом, на котором всех пришедших встречал огромный черный медведь с оскаленной пастью и, почему-то, с золотым мечом в поднятой правой лапе.
«Не фига себе музей». – Никита завертел головой, разглядывая комнату, но очередной толчок в спину, от которого он чуть не растянулся на гладком полу, заставил его оставить осмотр этого великолепия до лучших времен.
Лестница посредине была застлана толстым красным ковром с черно-белым узором, но Борг, презрительно оглядев пленника, заставил его идти сбоку, где Никита ежесекундно рисковал подскользнуться на мраморных ступеньках и расквасить себе нос – сапоги с гладкой кожаной подошвой, идеально подходившие к гулянию по лесу, на этом полу вели себя просто возмутительно.
Поднявшись по левому пролету, они очутились в длинной комнате, с несколькими узкими дверями с одной стороны и большими, богато украшенными, двустворчатыми дверями с другой, возле которых застыл средних лет мужчина с коротко подстриженной чёрной бородой. Он был одет в коричневый кафтан из плотной ткани с блестящими пуговицами и в чёрные широкие штаны, заправленные в короткие сапоги из грубой кожи. Мужчина с любопытством уставился на Никиту, оглядывая его с ног до головы бегающими глазками.
– Все уже собрались? – Борг подпустил в голос повелительные нотки, на что придверный страж скривил довольно пухлые губы и выдавил:
– Ждём препона Густина Эндельторна.
Борг облегчённо вздохнул и облокотился на стену, приготовившись ждать. Никита стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу и всё отчётливей ощущая, как в животе начинает ворочаться противный комок страха. Ему очень хотелось выяснить, для чего его привели в этот богатый дом, но он справедливо сомневался, что получит ответ на свой вопрос – опыт его общения с Боргом пока что сводился к тычкам, затрещинам и унижениям. Помявшись еще немного, он решил рискнуть.
– Скажите, пожалуйста, а что там будет за мероприятие?
Мужчина у двери икнул от удивления и отпрянул, как будто Никита выпустил изо рта струю яда. Борг хмыкнул и, качнувшись с пяток на носки, попытался левой рукой отвесить Никите затрещину. Тот ловко увернулся и, отступив на пару шагов, продолжил:
– Вы чё, ненормальные? Можно же ответить по-человечьи! Здесь кино, что ль, снимают?
– Ой, жаль, господин Хортон не разрешил оторвать тебе башку! Я бы давно тебе это устроил, сварг паршивый!
– Странный вы какой-то, дяденька. Я же объяснил вам уже, что нашёл нож. И даже не знаю никакого Дрона, а вы слушать не хотите. Обзываетесь еще… – Про подзатыльники Никита решил не упоминать, боясь окончательно разозлить громилу.
– Ну-ну, это ты господину сейчас и расскажешь! А я завтра повеселюсь, глядя, как ты на виселице будешь отплясывать в пеньковом галстуке!
Никита обмер. По выражению лиц обоих мужчин было понятно, что Борг не шутит. Оглянувшись в слабой надежде спастись бегством, мальчик понял, что пытаться уже поздно – поднявшись по лестнице, в комнату вошёл высокий худой человек в коротком чёрном бархатном камзоле и синих штанах из тонкого сукна, плотно облегавших длинные ноги в высоких сапогах из мягкой кожи. Белый воротник на камзоле подчёркивал нездоровый желтоватый цвет лица, а набрякшие веки делали уставшим и безразличным взгляд его водянистых серо-голубых глаз.
Важно прошествовав мимо замершей троицы, препон прошел в широко распахнутые перед ним двери, куда следом просочился толстый привратник.
Мальчишка, стоявший перед возвышением, являл собой весьма жалкое зрелище: худой нескладный подросток лет двенадцати-тринадцати, с лохматой, давно не мытой тёмно-русой шевелюрой, чуть оттопыренными ушами и круглой лобастой головой на тонкой шее. На щеках грязные потеки, рубаха ниже колен, бывшая когда-то белой, давно потеряла свой былой вид, а огромные сапоги на худых ногах выглядели крайне нелепо.