Бракар остановился напротив сидящего и вдруг рявкнул:
– Ты совсем выжил из ума, Хортон! Ты ведь никогда не верил толстозадым бабам, треплющим своими языками на торговой площади! Какое проклятие! Все забыли о нём ещё сто лет назад! Перестань распускать сопли, ты же воин! Ты должен жить с гордо поднятой головой назло всем врагам, распускающим сплетни за твоей спиной! Хортон, очнись! Мы теряем время!
– Бракар, моё время уже на исходе. Иди, я хочу умереть спокойно. – Хортон лёг на кровать и, отвернувшись лицом к стене, замер. Лекарь с бледным от ярости лицом постоял ещё минуту и, резко развернувшись, выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.
Ворвавшись в свой домик, он вытолкал взашей пришедшего за порошком от поноса ткача Курста, схватил Ника за руку и, усадив за стол, сам уселся напротив и приказал:
– Говори! Всё, что тебе наговорила Аюна! Быстрее!
Ник, начав от неожиданности заикаться, залепетал что-то невнятное, но встретив полный боли взгляд лекаря, вдруг успокоился и вполне связно изложил свою беседу с ведуньей. Бракар слушал внимательно, иногда переспрашивая и уточняя некоторые слова. Когда Ник закончил, он помолчал немного, что-то обдумывая, потом решительно встал и быстро вышел, оставив Никиту в полном неведении, что же такого особенного сообщила ему Аюна.
Последняя попытка лекаря заставить членов семьи предпринять хоть что-то для защиты города, с треском провалилась. Застав Арелу в компании Кадура, Бракар мысленно поблагодарил Богов в надежде, что с помощью хитрого и изворотливого салвина он сможет внушить госпоже, а с ней и Улафу, что страшные события могут разразиться со дня на день. И нужно, как можно скорее, сделать всё, что ещё возможно сделать. Но Боги, видимо, смотрели сегодня не в сторону Гудвуда.
Выслушав Бракара, салвин повернулся к Ареле, застывшей с открытым ртом:
– А я ведь сразу говорил, что этого мальчишку нужно казнить! Его появление принесло нам все эти несчастья! И они не закончатся, пока сварг жив!
– Боги, вразумите его, наконец! Кадур, раскрой глаза! При чём здесь мальчишка? Все проклятья свалились на наши головы за добрую сотню лет до его рождения! А ты казнью шавана только разозлил этот народ, готовый сейчас отомстить нам за пролитую кровь!
Кадур поджал губы и прошипел:
– Ты стал слишком разговорчивым, лекарь! Лучше бы о своей шкуре подумал, а то скоро защищать тебя станет некому. Через четыре дня соберётся Большой Совет во главе с Улафом, и судьба этого паршивого сварга, принёсшего Гудвуду и его господину столько несчастий, будет решена! Иди, я тебя больше не задерживаю. – Кадур повернулся к лекарю спиной и замер, глядя в окно.
– Ты только и можешь, что с мальчишками воевать! – Бракар едва сдерживал бушевавшую в груди ярость. – А городу грозит реальная опасность. И завтра может быть уже поздно! Сегодня же нужно созвать общий сход, и все патрули на стенах требуется усилить! Сегодня же!
– Иди, Бракар, и занимайся своими клизмами и пилюлями! И без тебя найдется, кому защитить город! Вон отсюда! Госпожа Арела устала от твоей глупой болтовни!
Кляня себя за глупость и наивность, Бракар шёл по двору, опустив голову и шаркая ногами. Все его усилия привели только к одному – завтра же мальчишку схватят и казнят. И уже никто не сможет его спасти. Никто.
День выдался жарким. Слабый ветерок с залива шевелил занавеси на окнах и смешивал чуть заметный запах гниющих водорослей с ароматом распустившихся роз. Мирцея, в широком голубом утреннем платье, оттеняющем приятную смуглость её кожи и черноту густых блестящих волос, задумчиво смотрела на спокойную гладь залива, сверкавшую на полуденном солнце.
Проснулась она поздно и, отослав свою прислужницу Фасиму за каплями от женского недомогания, теперь пила на балконе свой любимый чай, настоянный на лепестках белых роз. Розы всегда, с самого раннего детства, были её любимыми цветами, и в Гахаре, где она родилась, они окружали её повсюду. Сад и Дворец Повелителя, её деверя, были полны растений и всевозможных цветов, в том числе и роз, но таких пышных и ароматных, как в родном доме, здесь не было. Или это уже надвигалась старость?
Мирцея вздохнула. Она не хотела стареть. Ни в коем случае. Ни за что. Каждое утро она начинала с тщательного осмотра своего лица в большом серебряном зеркале, и любая замеченная мелкая морщинка или пятнышко на гладкой упругой коже приводили её в самое дурное расположение духа.
Жертвой этого обычно становилась Фасима, расторопная черноволосая девушка лет двадцати, чьей молодости и свежести Мирцея втайне жутко завидовала. Фасима переносила взрывы недовольства с ангельским терпением, помня о том, что её благодетельница вызвала её сюда из Гахара.
В прозрачном воздухе были хорошо видны две сторожевые башни, охранявшие вход в залив, на благодатных берегах которого раскинулась столица Нумерии. Дальше, на горизонте, морской воздух густел и набирал синеву, предвещая очередную бурю, которые довольно часто налетали в это время года.
Мирцея проводила взглядом стаю ласточек, с криком пронесшихся мимо балкона, и перевела взгляд на Дворец Правосудия, стоявший на невысокой скале, выступающей в море.
«Интересно, переживет ли наша мать-потаскушка эту ночь? Никак муженек не решится отправить её в каменоломни, выжидает… Он бы предпочел, как можно скорее остаться вдовцом. Годы идут, а наследничком он так и не обзавёлся. И вряд ли обзаведется…», – Мирцея довольно улыбнулась и потянулась в мягком кресле с грацией дикой кошки, у которой имелись весьма и весьма смертоносные коготки.
Будучи сестрой нынешнего лангракса Гахара, она в семнадцать лет вышла замуж за брата Повелителя и с тех пор жила в Остенвиле, лишь изредка навещая родные места. С раннего детства её воспитывала бабушка, заменившая умершую мать и передавшая ей все свои умения и секреты.
Занавеска затрепетала от налетевшего порыва ветра, и Мирцея, отхлебнув из чашки очередной глоток чая, поправила привычным жестом тёмные локоны, уложенные в небрежную, но тщательно продуманную прическу.
Её бабка Элишия, в ранней юности привезённая из-за Красного моря и выданная замуж за тогдашнего лангракса Гахара Патриса Обегара, происходила из древней династии царей Антубии Аштаков – Львов пустыни, правивших страной более двухсот лет.
Царь Сагдал, сделавший столицу Бахтор прекрасным цветком среди огромной пустыни, слыл великим воином и учёным, поэтом и строителем. Он отовсюду приглашал в свой удивительный город мастеров, чтобы они своими руками и умом делали его ещё прекрасней.
Царь имел достаточно воинов и боевых слонов, чтобы не бояться врагов, но длительный мир всё же предпочитал поддерживать дружескими и родственными связями. Имея семь официальный жён и гарем из сотни наложниц, он мог связать себя родственными узами едва ли не со всеми знатными семьями в большинстве граничащих с Антубией государств.
Элишию, младшую дочь от третьей жены, он выдал замуж за сорокалетнего вдовца, недолго скорбевшего об утрате. Смуглая красавица с лукавым взглядом чёрных глаз и с соблазнительными формами гибкого стройного тела быстро утешила лангракса Гахара, забывшего с ней обо всем на свете. Он готов был целыми днями смотреть, как его принцесса танцует среди роз в дворцовом саду или плещется, звонко смеясь, в бассейне у фонтана.