Вечеринка началась концертом неведомой доселе музыки, основу которой составляли трубы и басы. Гостям она сразу не понравилась.
– Ну вы даете! – бушевал Андре. – Это же джаз! Если его кто-то и может не воспринимать, то только троглодиты!
Джазменам не оставалось ничего другого, как признать очевидное: от Орана до Рио-Санто было всего лишь шестьдесят километров, но мировоззрение этих двух городов разделяла поистине бездонная пропасть. Будучи профессионалами, они еще какое-то время играли исключительно для себя, затем, будто совершая последний круг почета, исполнили мелодию, на фоне всеобщего безразличия прозвучавшую сущим проклятием.
Потом, незаметно для всех, исчезли.
Андре подобного краха не исключал, но все же надеялся, что гости проявят хотя бы минимум корректности по отношению к прославленному местному джазовому коллективу. На глазах у всех он рассыпался в извинениях перед трубачом, который с оскорбленной миной клялся, что ноги его больше не будет в этом захолустье, которое в культурном отношении не уступает загону для скота.
Пока за кулисами погибал лучший замысел Андре, Хосе пригласил на эстраду еще один оркестр, на этот раз местный. Как только грянули первые такты, присутствующие оживились, отовсюду посыпались возгласы облегчения, и на площадку для танцев, будто прибой, хлынули многочисленные пары бешено отплясывающих ног.
Фабрис Скамарони спросил племянницу мэра, не соблаговолит ли она с ним потанцевать, и тут же бодро повел ее на площадку. Я сначала получил вежливый отказ от какой-то девицы, окаменевшей от робости, но потом убедил выбрать меня в кавалеры ее подружку. Симон был на седьмом небе от счастья. Подперев руками голову и спрятав в ладонях пухлые, детские щечки, он не видел перед собой ничего, кроме опустошенного стола в глубине двора.
Музыка стихла, я отвел партнершу на место и вернулся за свой стол. Симон не обратил на меня никакого внимания. По-прежнему пряча в ладонях лицо, он улыбался, безмятежно и туманно. Я помахал у него перед глазами рукой, но он никак не отреагировал. Тогда я проследил за его взглядом… и увидел ее.
Она сидела одна за столиком в сторонке, который, по всей видимости, поставили в самый последний момент, потому что ни приборов, ни скатерти на нем не было. Время от времени от моего взора ее скрывали движущиеся в танце пары… Я понял, что так успокоило Симона, превращавшего любой бал в уморительный цирк: от красоты девушки буквально дух захватывало!
В облегающем белом платье и перчатках до локтей, с черными, собранными в шиньон волосами и улыбкой на устах, легкой, будто облачко дыма, она смотрела на танцующих, казалось совершенно их не замечая. Девушка будто погрузилась в свои мысли, грациозно подпирая головку кулачками. Время от времени она исчезала за извивавшимися вокруг нее силуэтами и потом появлялась вновь, величественная, как выходящая из озера нимфа.
– Она невероятна, скажи? – тихо молвил Симон, затаив дыхание, будто в трансе.
– Потрясающая девушка.
– Ты только посмотри на эти загадочные глаза. Бьюсь об заклад – они так же черны, как и волосы. А нос! Им нельзя не восхищаться, он будто провозвещает людям конец вечности.
– Угомонись, приятель!
– А губки, Жонас! У нее же вместо рта бутон розы! Разве в такой рот можно класть пищу?
– Что-то ты, Симон, стал заговариваться. Спустись с небес на землю.
– Зачем?
– Потому что там, наверху, слишком много воздушных ям.
– А мне плевать. Ради такого чуда вполне можно свернуть себе шею.
– И чем же ты собираешься ее обольстить?
Симон наконец посмотрел на меня и грустно скривился:
– Ты же знаешь, что шансов у меня ноль.
Он так резко сменил тон, что мне стало за него больно.
Но Симон тут же собрался:
– Как думаешь, она из Рио-Саладо?
– Если бы она была из Рио, мы бы ее давным-давно заметили.
Симон улыбнулся:
– Ты прав. Такую нельзя не заметить.
Странно, но, когда к одинокой незнакомке подошел какой-то молодой человек пригласить ее на танец, мы оба затаили дыхание, выпрямились и подобрались. И каково же было наше облегчение, когда девушка вежливо отклонила его предложение!
Фабрис, мокрый от пота, вернулся с площадки для танцев, сел за стол, вытащил платок, вытер им лицо и прошептал:
– Видели вон ту обалденную красотку, которая сидит одиноко за столиком слева в глубине двора?
– Еще бы! – ответил Симон. – Все только ее и видят.
– Из-за нее я только что получил от ворот поворот, – признался нам Фабрис. – Девушка, которую я пригласил, чуть глаза мне не выцарапала, увидев, что я пялюсь на другую… Вы знаете, кто она? Какие-нибудь мысли по этому поводу у вас есть?
– Наверняка приехала из города погостить к родственникам. По манере одеваться и держаться в ней за километр видно горожанку. Я никогда не видел, чтобы наши девушки так сидели за столом.
Незнакомка вдруг взглянула на нас, и мы все трое, как один, окаменели, будто пойманные с поличным. Она улыбнулась чуть шире, а медальон в вырезе ее платья блеснул, будто маяк в ночи.
– Потрясающая красавица, – признал вынырнувший неизвестно откуда Жан-Кристоф.
Он развернул свободный стул и сел на него верхом.
– Вот и ты, а мы уже тебя заждались, – сказал ему Фабрис. – Где ты был?
– А ты как думаешь?
– Опять поссорился с Изабель?
– Скажем так: на этот раз я послал ее куда подальше. Представляете? Она никак не могла решить, какое украшение надеть. Я подождал ее в гостиной, потом в передней, потом во дворе, а барышня все никак не могла подобрать себе безделушку.
– И что же, ты ушел, а она осталась дома? – недоверчиво спросил Симон.
– Стану я ей потакать!
Симон встал, щелкнул каблуками и по-военному отдал ему честь:
– Браво, старик! Ты послал ко всем чертям эту напыщенную дуру и заслуживаешь за это уважения. Я тобой горжусь.
Жан-Кристоф потянул Симона за руку и силком усадил рядом.
– У вас тут, я вижу, гвоздь программы, а ты, толстяк, его от меня скрываешь, – сказал он, намекая на прекрасную незнакомку. – Кто это?
– Иди к ней и спроси.
– Рядом с ней расположился весь клан Ручильо. Я, конечно, храбрец, но не безумец.
Фабрис скомкал салфетку, сделал глубокий вдох и оттолкнул стул:
– Ну все, я пошел.
Встать из-за стола он не успел. К воротам подъехал автомобиль. Девушка встала и направилась к нему. Когда она села рядом с водителем и захлопнула дверцу, мы подпрыгнули на месте.
– Я знаю, что у меня нет ни единого шанса, – сказал Симон. – Но пытаться все равно надо, черт бы меня побрал. Завтра с самого утра возьму свою хрустальную туфельку и стану стучаться в двери всех девушек нашего городка. Глядишь, какой-нибудь она и придется впору.