Россияне попробовали возмутиться. Но костюм осадил их легко и небрежно. На прекрасном русском, без акцента, языке. Коллеги из Москвы безропотно выслушали краткое объяснение. Остальным стало сразу ясно, чья же на самом деле эта война.
Но Кармен, яркая женщина из гордой, но маленькой Португалии, никак не хотела соглашаться с однополярностью нашего мира и громко произнесла вслух то, что все остальные в адрес великой заморской державы только смогли подумать.
Аэродромное знакомство ни к чему не обязывало. С десятками, а может быть, и сотнями коллег я так же легко знакомился, чтобы потом никогда больше не встретиться. С Кармен мы встретились несколько дней спустя.
Афганцы сообразили, что от журналистов им не избавиться просто так. Они раздавали визы в эту благословенную страну так рьяно, что цена на штамп в паспорте возросла в несколько раз буквально на глазах. За то, что в документ ставят квадратную печатку, консул сначала брал пятьдесят, потом сто долларов. Отстояв несколько дней в поистине вавилонской очереди, говорящей на десятках языков, я заплатил в окошко кассы двести долларов. «Закончились одноразовые, – сообщил мне консул, – остались только деловые визы». От обычной деловая виза внешне ничем не отличалась. Чернильный штамп да и только. Мне оставалось лишь удивляться, кто в эту страну едет по делу. Ну что ж, вполне разумно – если тебе надо ехать, то ты заплатишь любые деньги. Денег посольство получило невероятно много. Ситуация накалялась. Журналистов нужно было как можно быстрее собрать и отправить туда, куда они так рвутся. Решение было найдено гениальное и, главное, недорогое. Уже в Душанбе большинство съемочных групп наняли местных водителей, чтобы не простаивать без дела и снимать уж если не войну, то ближайшие к ней окраины планеты. Из этих частников и была сформирована колонна жаждущих попасть в Афганистан. В отличие от «снимающих», у «пишущих» не было своего транспорта. Они срочно сбивались в артели по четыре и тут же нанимали таксистов. «Только до границы», – сурово соглашались душанбинские таксисты и ломили невероятную цену, причем просили деньги вперед. Думаю, больше, чем осенью 2001 года, водилы в Душанбе не зарабатывали. Но разве же только водители? Портье в гостиницах, сотрудники не слишком развитого, хотя и приватного, в основном, общепита. Проститутки. Гаишники. Подпольные торговцы марихуаной. И даже дворники, сметавшие отовсюду остатки интернационального мусора.
Колонна выстраивалась долго и крикливо. Но быстро растянулась, как только машины выехали за пределы Душанбе. Оказалось, что дорога до границы только одна и с нее, как с подводной лодки, никуда не денешься. Каждый экипаж решил ехать по собственному плану, с остановкой на обед не в Нуреке, как было договорено, а в первой приглянувшейся чайхане. Придорожные торговцы, кстати, в ту неспокойную осень тоже подняли уровень жизни на рекордную высоту.
Дорога постепенно терялась в песчаных полубарханах и перед тем, как окончательно исчезнуть под песком, уперлась в зеленый вагончик, поставленный на кирпичи. Пространство возле вагончика было с трех сторон обтянуто колючей проволокой, а с четвертой примыкало к реке. На воде покачивался металлический обрывок понтонного моста, снабженный лебедкой. Это и была граница, о чем я, впрочем, догадался не сразу, а после того, как из будки появился российский пограничник. Настоящий щит Родины, косая сажень в плечах, сапоги размера эдак сорок пятого. Ну и лицо с неистребимыми следами безнадежных попыток снять стресс с помощью алкоголя.
«Петров, давай их всех сюда!» – крикнул он солдату у калитки – вот как, в заборе из колючей проволоки была еще и дверца, – и рядовой, с озабоченным выражением сонного лица, сделал рукой знак и повторил вслух офицерское «давай». Мы, рассчитавшись с водителями и навьючив на себя все свое оборудование, послушно выполнили приказ. К тому времени, как мы доехали до Пянджа, на берегу было достаточно много машин. Когда же нас стали заводить в загон, я удивился тому, насколько же много людей рвется в Афганистан.
Толпа журналистов, как-то сразу, сама по себе, сформировалась в очередь. Это была самая мрачная из всех очередей, колонн и конвоев афганской командировки. Колючая проволока и солдат вызывали мрачные ассоциации со смутными временами отечественной истории. Иностранная речь усиливала впечатление. Кто-то толкнул меня локтем. Я, почему-то разозлившись, развернулся и хотел грубо ответить. Но тут же осекся, увидев Кармен. Она тянула за ручки одну сторону огромного алюминиевого сундука, другой занимался человек в очках. Сундук был тяжелый, неудобный и строптивый. Он так и норовил подставить ей свой острый угол. «Господи!» – громко и зычно повторяла она по-русски, когда ударялась коленкой о контейнер, и тут же переходила на португальский.
«Давай помогу», – сказал я, перехватывая ручки ее имущества, не сняв при этом со спины собственный рюкзак. С этого мгновения мы держались вместе.
Хадж-Багаутдин – так назывался городок, в который нас привез грузовик с пучеглазым бородатым водителем.
«Нас» – это значит всех журналистов, перебравшихся на тот берег. Пожалуй, это был не просто грузовик, а самосвал. Символично, правда? Сначала за колючую проволоку, потом в кузов самосвала. Всех сгрузили километров через двадцать возле небольшой усадьбы с глинобитным забором.
Усадьба – это тоже весьма условное определение для того, что мы увидели. Два дома. Один довольно большой, с белыми колоннами возле входа. Другой тоже с колоннами, но явно поменьше. И попроще. А во дворе, как солдаты на бивуаке, расположились журналисты. Они ели, пили, готовили, писали в свои интернеты и друг другу мешали. Нас оставили посреди этого скопища людей и не забыли сказать: «Мест нет». Это было Министерство иностранных дел Северного альянса. Главных местных союзников американцев в борьбе с международным терроризмом.
Следы терроризма мы увидели, можно сказать, воочию. На стене одного из строений я, хотя вовсе и не сразу, разглядел следы копоти. «Масуд, Масуд! – сказал мне афганец в форме и с автоматом в руках. – Масуд, бух!» И руками показал в пространстве окружность. Оказалось, в этом доме и взорвали бывшего врага всех шурави в этой стране – легендарного Ахмад-Шаха Масуда. Причем произошло это буквально накануне нашего приезда. В знаменитом доме поселили американцев. Тех самых ребят из Си-эн-эн, сумевших перекупить афганского летчика и его вертолет.
Чиновник-афганец поселил меня и Кармен, конечно, вместе с операторами, к американцам. Я не знал еще, на каких условиях, но был вполне доволен. Пол, на котором мы спали, был покрыт ковролином. Рюкзаки отлично послужили в качестве подушек. Я был счастлив и с нетерпением ждал, когда сон захватит меня полностью. Полудремное состояние, как для меня, так самое приятное в процессе погружения в сон, длилось недолго, и я почти моментально заснул.
Проснулся я от криков. Кричали сразу на трех языках. Один я распознал сразу. Английский. Из сказанного я понял, что англоговорящий хозяин мощного баритона считает, что кое-кто живет в его доме незаконно, спит на его ковролине и создает очередь перед умывальником. Ответная ремарка голоса, который можно было идентифицировать как женский, сообщала, что американцы полмира захватили и не дают даже умыть лица. Американский, надо полагать, баритон заметил, что все вокруг захватили как раз не североамериканцы, а выходцы из Латинской Америки. И всех их, сволочей, нужно гнать взашей. Дальше я услышал слово, которое звучало очень похоже на фамилию композитора Эннио Морриконе, звук пощечины и крик мужчины. Кричал американский баритон.