Конечно, я выполню его просьбу. А еще узнаю, когда в этом году будет Ханука, праздник избавления от гонителя ни в чем неповинного народа, зажгу свечи и мысленно произнесу ту самую молитву, которую Юлик услышал от деда Бомы. В переводе она означает примерно следующее: «Велик наш святой отец – повелитель мира. Благодарю тебя за то, что дал дожить мне до этих дней». Ведь в конечном счете я тоже причисляю себя к славной когорте бобруйских жизнелюбов. Вау!

Житие странной Малки

Улица Пушкинская тянулась почти через весь город и заканчивалась в районе Песков в том самом месте, где булыжник мостовой переходил в обычную проселочную дорогу. Здесь теснились последние городские постройки, а сразу за ними начинался луг, обрамленный лесополосой, за высокими деревьями которой уже в наше время построили аэродром для авиации стратегического назначения.

Границей между городом и остальным миром, то есть между булыжной мостовой и проселочной дорогой, служил невзрачный деревянный мост. Под мостом журчала незамерзающая даже зимой небольшая речушка, скорее не речушка, а ручей, которому местные жители дали не очень поэтическое, но зато точное, по их мнению, название – Вонючка. Поскольку в окрестностях города напрочь отсутствовали горные вершины с тающими ледниками, да и, если честно сказать, не было не только горных вершин, но и мало-мальски высоких холмов, то природа неиссякаемого источника могла бы стать загадкой для любознательных краеведов. Тем не менее источник существовал и всем своим крепким приземистым видом грозил просуществовать еще не одну сотню лет. Источник сверху был накрыт зданием из прочного старорежимного кирпича, имел при себе дымящуюся трубу котельной и длинный ряд приподнятых выше человеческого роста окон, закрашенных наглухо белой масляной краской. Источник назывался «Городская баня № 2», что подтверждалось вывеской, красовавшейся над входной дверью.

Река Вонючка, основные ресурсы которой пополняла мыльная вода, стекавшая с посетителей бани, обросла таким количеством легенд, что на их основании можно было бы написать не одну книгу о бобруйских жизнелюбах. Но самой правдивой из них до сих пор считается история Странной Малки, получившей свое прозвище после одного происшествия, случившегося однажды посреди луговых трав, невдалеке от неприметного деревянного моста.

Малке исполнилось тогда тринадцать лет, а значит, было это накануне кровавых событий 1914 года, так как появилась она на свет (на то есть указания в архивных документах) в самом начале двадцатого века. Мать ее умерла при родах, и Малка вместе с отцом и престарелой бабушкой жила в самом крайнем городском доме, не доходящем всего двух или трех метров до берега известной уже реки.

Отец зарабатывал на жизнь тем, что давал уроки музыки местным вундеркиндам да, случалось, играл на гобое во время свадеб, похорон или иных мероприятий, требовавших непременного звукового оформления. Про него говорили, что он обладал абсолютным слухом и, когда по железной дороге шли поезда, мог с легкостью определить, какую ноту и в какой тональности выстукивали колеса вагонов, пересекавшие район Песков.

А еще про него шла молва, что в молодости он ездил на заработки в Америку, видел там самодвижущиеся тротуары, шкафы, вырабатывающие холод, в которых летом сохраняли свою свежесть любые продукты, и еще разные другие не менее диковинные вещи. Но самым волновавшим горожан слухом был слух о том, что там, в Америке, ему удалось попасть в ученики к мудрецам, владеющим искусством каббалы, и он постиг многие тонкости этой таинственной науки. Не оттого ли гобой его звучал так завораживающе, что все вокруг смеялись, когда музыканту было весело, или плакали, когда отцу Малки становилось грустно.

В этом смысле, то есть в смысле музыки, дочь, которую он нежно любил, нанесла ему самый тяжелый после смерти жены удар – у Малки музыкальные таланты отсутствовали начисто. Несмотря на это досадное обстоятельство, росла она красивым, не по годам развитым ребенком, постепенно принимая от старой бабки на себя все заботы, связанные с домашним хозяйством. Местные кумушки, глядя на нее, безошибочно определили, что в самое ближайшее время на окраине города появится высокая стройная девушка, которая станет заветной мечтой многих состоятельных женихов, живущих на самых что ни есть центральных улицах.

Но до того момента, когда это прекрасное будущее должно было стать реальностью, с Малкой случилось непредвиденное. Жарким июльским утром она отвела единственную в их хозяйстве корову пастись на луг по ту сторону речки, а когда собралась уже возвращаться, чтобы успеть разогреть самовар, без которого отец не садился за стол, увидела на горизонте странное облако. Вернее, это было даже не облако, а черного цвета огромный столб, одним концом упиравшийся в луговые травы, а другим – уходивший в небо, ставшее вдруг зловеще лиловым.

Столб приближался с огромной скоростью, вращаясь и втягивая в свою сердцевину все, что попадалось на его пути. Малка инстинктивно закрыла голову руками и бросилась на траву. Краем глаза она успела заметить, что их корова, только что стоявшая невдалеке, пронеслась по воздуху мимо нее, а потом, к ужасу своему, почувствовала, что и сама она, словно пушинка, сдернута с земли и летит вслед за коровой, подхваченная чудовищным вихрем.

Как и когда она оказалась на земле около лесных посадок примерно в полутора километрах от того места, где только что была, Малка не помнила. Рядом, припав на передние ноги, трясла головой и натужно мычала корова. Малка помогла ей подняться и лишь после этого почувствовала запредельный страх. Спасение от этого страха было только в полном бесчувствии глубокого обморока.

О смерче, довольно редком в наших краях, еще долго говорили озадаченные горожане, а потом успокоились, сойдясь во мнении, что это был знак свыше о том, что приход Мессии уже совсем близок. А уж коль скоро Малке посчастливилось оказаться в центре такого необыкновенного события, то горожане естественным образом предположили, что некие высшие силы коснулись ее чела и теперь ее можно было причислить не то чтобы к лику святых – это было бы уже, наверно, слишком, – но уж точно к славной когорте уникальных личностей, которые подходили под определение «странные».

И действительно, с Малкой стало происходить что-то невероятное. Она вставала по ночам, не открывая глаз выносила в сени домотканые половики, переворачивала стулья, установив их кверху ножками на большом обеденном столе, тщательно мыла пол, насухо его протирала и только потом, все возвратив на место, снова укладывалась в постель. Утром она абсолютно не помнила всего того, что проделывала ночью. Старая бабка тихо плакала у себя в углу. Отец стал замкнутым и угрюмым, он почти все время проводил на берегу реки Вонючки, сворачивая одну самокрутку за другой.