К двенадцати часам Камов и Каминка прибыли к служебному входу в Тель-Авивский музей. Охранник, сверившись со списком, попросил у художников удостоверения личности, покрутил в руках русский паспорт, бросил внимательный взгляд на лыжи, кинул документы в ящик стола, выдал художникам по бирке с надписью «посетитель», сказал в микрофон: «Каминка и Камов к главному» – и, бросив посетителям: «Ждите», уткнулся в газету.
Каминка с любопытством и некоторым волнением оглядывался вокруг. За последние десять дней он вдосталь вкусил славы, и она ему понравилась. Статьи в газетах, интервью по радио, приглашения на самые рейтинговые передачи ТВ и, наконец, звонок министра культуры с извещением о том, что ему присуждена Государственная премия с формулировкой «За вклад в культуру и образование Израиля». «А. Каминка, сочетающий в своем творчестве культурное наследие прошедших эпох с современным, оригинальным языком, является впечатляющим примером жизнеспособности сионизма, творческой молодости и готовности к постоянному развитию и обновлению». Его фейсбук был завален поздравлениями, коллеги были необычайно предупредительны и любезны, а ректор Академии прислал корзину цветов, предложил срочно подать документы на профессуру и при встрече намекнул на то, что порекомендовал кандидатуру Каминки в качестве представителя Израиля на очередной Венецианской биеннале.
Камов был вполне удовлетворен результатами своей проделки, но с неким удивлением обнаружил, что художник Каминка, похоже, начинает относиться к происходящему с неподобающей серьезностью.
Действительно, неожиданная известность, поначалу смущавшая и несколько озадачивавшая художника Каминку, стала ему приятна. Это ощущение было сродни давным-давно позабытым чувствам, которые он испытывал в молодости, когда исхитрялся достать импортную пластинку, угодить в книжный магазин именно тогда, когда на прилавок выбрасывали считаные экземпляры напечатанной условным тиражом книги, раздобыть джинсы Lee. В этом ощущении присутствовали и азарт достижения цели, и радость обладания вожделенной вещью, и гордость несомненным в связи с этим повышением статуса, но самым важным, самым главным был трепет встречи с Фортуной. Когда-то он был уверен, что главное – это выбиться в первый ряд. Потом он понял, что в первом ряду достаточно тесно, а у Фортуны всего лишь один хрустальный шарик. И если он падает на соседа, то это не потому, что ты его хуже, а если на тебя, то не потому, что ты лучше. Он падает на того, кто по непонятным нам причинам привлек взгляд этой самой капризной из всех богинь. И вот сейчас она улыбается ему, тихому, незаметному мальчику из Ленинграда. Ему оказана величайшая честь – приглашение на личную встречу с Верховным куратором Ставом Альпероном. Ах, жалко, папа не дожил…
И еще одно мешало, портило сладкий вкус победы – встреча с Ниной. Третьего дня утром Каминка отправился на рынок Махане Иегуда, в лавку деликатесов братьев Башар. Художник Камов остался дома, ссылаясь на усталость и перенасыщенность впечатлениями.
– Нужен перерыв, Сашок, – заявил он, прихлебывая чай, – слишком много ты на меня обрушил.
К еде Камов был совершенно равнодушен, и его скорее раздражал интерес Каминки к этой, вполне материальной стороне жизни, но Каминка не мог остановиться в попытке удивить друга новыми и новыми кулинарными изысками. Сегодня он замыслил кормить Камова пастой с черными оливками, семгой, сыром «Грюйер» и соусом из сливок с сушеной икрой тунца. Запихнув покупки в сумку, он, задумавшись о десерте – фруктовый салат или бискотти с «Вино Санто», – выбрался из лавки и налетел на стоящую у овощного лотка Нину.
– Нина! – радостно закричал Каминка.
Она повернулась и, как всегда при виде этих сияющих ореховых глаз, сердце Каминки стало стремительно падать в бесконечную глубину. Протиснувшись сквозь запрудившую главную линию рынка толпу, они пристроились в крохотном кафе на одной из боковых улиц.
– Кофе? – спросил Каминка.
– Кофе, – равнодушно сказала Нина.
Официантка, высокая, полная девица с кольцом в левой ноздре, поставила две чашки на потертую столешницу. Каминка внимательно разглядывал Нину. Ее кожа, уже начавшая терять упругость, стала собираться в крохотные складки под подбородком, потемнела в наметившихся мешках под глазами, прорезалась на широком лбу тонкими линиями. Еще несколько лет – и она потеряет светящийся в ней отблеск очарования женской зрелости, проступят на икрах вены, обвиснут со щек складки. Но в глазах еще долго будут танцевать золотистые искорки, заставляя молодых людей с недоумением оборачиваться вслед этой уже немолодой женщине с легкой походкой.
Нина молча разглядывала стоящую перед ней чашку, в которой на лаковой черной поверхности плавал матовый белый островок сливок.
– Что-нибудь не так, Нина? – прервал молчание Каминка.
Нина подняла на него взгляд:
– Ты о чем?
– Ты исчезла, не появляешься, не звонишь, на вернисаж не пришла.
– Нет. Все в порядке. – Ее голос был официален и сух.
– Нина, – поморщился Каминка, – ну что мы с тобой в прятки играем… Что у тебя происходит?
– У меня – ничего. Это у тебя происходит.
– Что ты имеешь в виду? – недоумевающе сказал Каминка.
– То, что происходит, – упрямо глядя на белый кружок сливок, повторила Нина.
– Ты про выставку и приз? – удивился Каминка – Но право, Нинуля, это же несерьезно…
– Ты действительно не понимаешь?
– Да чего тут понимать, – начал закипать художник Каминка. – Подумаешь, приз! Ты ведь знаешь: деваться мне было некуда, да и вообще, какое это все имеет к нам отношение?
– Скажи, Сашенька, – Нина пристально уставилась ему в глаза, и Каминке почему-то захотелось отвести взгляд в сторону, – а ты знаешь историю про обезьян и людей?
– Какую историю? – Каминка почувствовал, что разговор этот начинает ему сильно не нравиться. – Какую еще такую историю?
– Знаешь. Про людей, запертых в клетке с обезьянами. Ключ – у обезьян, и для того, чтобы выйти, надо его у них отобрать.
– Ну и что? – злобно буркнул Каминка.
– А то, Сашенька, что всякий, кто прикасается к ключу, превращается в обезьяну.
– Послушай, Нина, – вспылил Каминка, – если ты думаешь…
* * *
…Из глубины здания быстро процокали каблуки, и появившаяся в фойе высокая девица с застывшей на кошачьей мордочке улыбкой сделала им знак следовать за ней. Лифт остановился на третьем этаже. Уставившись на белую мини-юбку, художники послушно шли вслед за ритмично подергивающимся высоким крупом. Дойдя по коридору до второй двери справа, девица постучала и, услышав: «Прошу», распахнула дверь, пропуская гостей в небольшую светлую комнату, где из-за стола им навстречу уже поднимался крупный мужчина в очках.
– Заходите, заходите, – на чистом русском языке сказал он, – душевно рад! – Он пожал им руки и, усадив в кресла напротив стола, вернулся на свое место: – Минеральная, чай, кофе?