Улыбка адмирала едва различима во мраке.
– Надеюсь, вы вспомните об этом, когда начнете вешать людей на мадридских фонарях.
– До этого еще есть время. Хотя намного меньше, чем думают.
Шаги гулко падают на булыжную мостовую пустынной площади. Сейчас они шагают по направлению к громоздким и сумрачным стенам Лувра. Вокруг – ни единого светлого окна. Мерцает лишь одинокий фонарь, и тьма делает здание еще более мрачным.
– Вы не вернетесь в Испанию? – спрашивает дон Эрмохенес. – Домой?
– Домой, вы сказали? – Голос аббата звучит презрительно. – Я не верю тем, у кого есть – или они только думают, что у них есть – дом, семья, друзья… Кроме того, ничего хорошего в Испании меня не ждет. В лучшем случае – тюрьма… Я достаточно прожил на свете, чтобы знать, что в этой стране собственное мнение и независимость вызывают ненависть.
Брингас умолкает и озирается, словно тени могут ему ответить.
– Я обречен блуждать по этим берегам, словно призрак из «Энеиды».
При свете ближайшего фонаря адмирал видит, как дон Эрмохенес кладет руку на плечо аббата.
– Возможно, когда-нибудь… – начинает библиотекарь.
– Если когда-нибудь я вернусь, – угрюмо перебивает его Брингас, – то исключительно на одном из коней Апокалипсиса.
– Свести счеты, я полагаю?
– Вы угадали.
Они вновь останавливаются. Луна поднялась выше, разливая серебристое сияние над высокими крышами, покрытыми темной черепицей. Силуэты двоих мужчин, сливаясь в одну большую тень, смутно вырисовываются на мостовой.
– Желаю вам, чтобы вы наконец обрели то, что ищете, дорогой аббат, – произносит адмирал. – Если же это буря, желаю, чтобы вы в ней уцелели.
Он умолкает. На этот раз Брингас отвечает не сразу.
– Выжить во время всеобщего катаклизма в некотором роде аморально, – произносит он глухим, упавшим голосом. – Не знаю, как вы, а я, когда встречаю какого-нибудь выжившего, нет-нет да и подумаю, на какие унижения пришлось ему пойти, чтобы выжить. Если мне доведется потерпеть поражение, пожелайте мне остаться тем, кто я есть, и не выжить… Меня уже ничто не удержит в этом мире, останется только освободить место.
– Не говорите так, – умоляет тронутый дон Эрмохенес.
Брингас качает головой.
– Когда-нибудь наступит рассвет. Придет новый день. Найдутся люди, которые ему обрадуются, с благодарностью закроют глаза, почувствовав на лице первый луч солнца… Однако нас, тех, благодаря кому это солнце взошло, здесь уже не будет. Мы не переживем ночи или же предстанем перед рассветом бледными, обессиленными, измотанными битвой.
Аббат умолкает. После продолжительного молчания раздается голос адмирала:
– Что ж, желаем вам встретить этот рассвет, дорогой друг.
– Пожелайте мне лучше достойно умереть, когда придет момент быть непреклонным в вере – так, чтобы крик петуха меня не устыдил… Иными словами, ни от чего не отрекаясь.
Он подходит к дону Педро и протягивает ему руку. Адмирал снимает шляпу. Рука у Брингаса ледяная, словно ночная прохлада просочилась в его вены. Затем он поворачивается к дону Эрмохенесу и также пожимает ему руку.
– Для меня было честью помогать вам, сеньоры, – сухо произносит аббат.
После этих слов он поворачивается спиной и удаляется, сливаясь с сумерками, подобно трагической тени, уносящей на своих плечах непомерную тяжесть предчувствия и самой жизни.
Несмотря на предпринятые меры, французские книги миновали все преграды и проникли на территорию Испании.
Николас Бас Мартин. «Иллюстрированная почта»
Приступив к заключительной главе моей книги, я столкнулся с очередной проблемой. Один из важных эпизодов, описывающий приключения академиков и упомянутый мельком – хотя и с любопытными подробностями – в отчете, который дон Эрмохенес Молина после возвращения в Испанию написал для Академии, был изложен довольно кратко, к тому же с географическими неточностями, которые сбили меня с толку, поскольку упоминался «участок, близкий к испанской границе», который библиотекарь обозначил названием, соответствовавшим месту, достаточно удаленному от указанного участка. Пришлось потратить некоторое количество времени и сил, изучая старинную карту Франции, а также справочники дорог и постоялых дворов, пытаясь определить точку, где произошли решающие события, о которых мне только еще предстоит рассказать.
К этому моменту моей истории двое академиков, сидя в берлинке, управляемой возничим Самаррой, со всем своим багажом, а также двадцатью восемью томами «Энциклопедии», притороченными к верхнему багажнику экипажа, проделали большую часть пути от французской столицы к Байонне и далее – к испанской границе. Путешествие, как можно сделать вывод из лишенного красочных подробностей повествования, содержащегося в итоговом отчете, протекало без осложнений, достойных упоминания. Экипаж двигался по королевской дороге из Парижа в Орлеан, оттуда проследовал вдоль реки Луары без каких-либо происшествий, за исключением тех, что обычно сопутствуют подобной разновидности длительных путешествий – поскрипывание рессор, вездесущая пыль и неудобства, присущие ночевкам на постоялых дворах и почтовых станциях отнюдь не высшей категории. Нам известно, что дон Эрмохенес перенес небольшой рецидив простудной лихорадки, которая ранее уже случалась с ним в Париже, это заставило их пересидеть пару дней в Блуа, дожидаясь, пока библиотекарь поправится, и что поднявшаяся в реке вода и поломка деревянного моста, ставшие следствием продолжительных ливней, а также непролазная грязь на дорогах заставили их сделать изрядный крюк чуть ли не до самого Тура, и таким образом они потеряли еще два дня. В любом случае это были обычные помехи, свойственные всякому путешествию той эпохи, и академики встречали их со смирением, привычным для тогдашних путешественников. И вот, сменяя на почтовых станциях лошадей, читая, задремывая, пробуждаясь и беседуя с предельной дружеской откровенностью, которая благодаря этой поездке установилась между ними, дон Эрмохенес и дон Педро преодолевали запланированные отрезки пути за вполне приемлемые промежутки времени. Остались позади Пуатье, Ангулем и Бордо, и на четырнадцатый день пути путешественники наконец углубились в лесистые равнины, тянущиеся вдоль Гаронны.
Тут-то и возникла загвоздка, о которой я упоминал ранее. Рассказ библиотекаря, грешивший неточностью деталей, заставил меня в первый момент поверить в то, что события, которые ожидали академиков чуть позже, произошли в ущелье в предгорьях Пиренеев. Однако, изучив более подробно его отчет, а также путеводители и географические карты той эпохи и выстроив таким образом весь маршрут, я пришел к выводу, что милейший дон Эрмохенес был так потрясен происшедшим, что перепутал названия и точки на карте, перенеся их намного ближе к границе, чем это было на самом деле. Но описание решающего момента этого происшествия и, главное, – его мизансцены дало мне кое-какие зацепки, которые с помощью современных карт и снимков с воздуха я смог успешно использовать для своего повествования. Так, характеристика одного из участков пути – «мы миновали замок, пересекли мост, а затем справа от нас, возле реки, появилась средневековая церковь с высокой колокольней, окруженная соснами, осинами, огородами и фруктовыми садами» – почти точь-в-точь соответствовала спутниковому снимку, который я обнаружил в Гугле. Деревья, упомянутые доном Эрмохенесом, все еще росли на своих местах, однако их сильно потеснил город, в который за два с половиной столетия, промелькнувшие с той поры, преобразился «поселок с населением в триста душ». Библиотекарь упомянул lgorge des Loups – Волчье ущелье, расположенное у реки, однако не сумел правильно указать, где именно располагалось это место, которое, скорее всего, исчезло вместе с лесами, вырубленными под современную застройку. Зато замок – или скорее роскошное поместье какого-то дворянина – по-прежнему был там; за излучиной реки я обнаружил мост, а справа от него высилась колокольня готической церкви, четко обозначавшая старый центр небольшого городка, который ныне окружает его со всех сторон. Городок называется Тартас, и я пришел к выводу, что, скорее всего, это и есть то самое место, которое описывал библиотекарь.