Никакие угрозы командования на меня не действовали, все, что они могли предпринять, – это уволить меня в запас самым последним, что они и сделали.
Отдохнув после армии месяц, я неожиданно быстро устроился на хорошо оплачиваемую работу по специальности, которую получил перед армией – в систему охлаждения реактора на Игналинской АЭС. Как это получилось, не знаю, потому что конкурс на мое место был 150 человек. Мы гордились: наш реактор был в Книге рекордов Гиннесса как самый мощный атомный реактор планеты – полтора миллиарда киловатт в час, в то время как другие РБМК [44] давали максимум миллиард. После недавней аварии на Чернобыльской АЭС все боялись, что то же самое случится в Литве, поэтому система защиты у нас была самой мощной из всех существующих на реакторах этого типа, и платили нам тоже немало: в десять раз больше, чем в среднем в Литве.
Я любил свою работу на ИАЭС – четкие правила, строгий порядок, стандарты. Чтобы пройти на реактор, мы догола раздевались, проходили через санпропускник и одевались во все чисто белое. Это мне очень нравилось: полная чистота, все стерильно. Там же, но на другом блоке работали мои родители, позже – мой средний брат. Внешне все было чисто, стерильно, но перед допуском в «грязную» зону входили дозиметристы, которые объявляли, сколько нам можно было там работать. Иногда максимальную «дозу» мы получали за десять минут. После работы всю нашу одежду забирали дезактиваторщики, а мы тщательно мылись с помощью дезактивационных шампуней и порошков. На выходе дозиметристы нас замеряли и иногда отправляли домываться еще. После чего мы выходили в «чистую» зону и одевались в своей раздевалке.
Там же на станции я встретился со своим школьным другом Генкой Лесных. Если честно, увидев его на другой стороне стеклянного коридора, я в глубине души захотел избежать этой встречи. Он был грозой школы, одним из главных хулиганов города, состоял на учете в милиции, – и хотя мы с ним и были, как Ленский с Онегиным, различны как лед и пламень, мы тем не менее очень близко дружили. Веселое было время – мы воровали яблоки в колхозном саду, прячась и убегая от сторожей, выкапывали порох, оставшийся после войны возле железной дороги, чтобы потом делать из него взрывпакеты и фейерверки. Но детство кончилось, и сейчас я меньше всего хотел слышать его обычные грязные выражения, вспоминать о былом. Встреча была осторожной. Оказалось, он тоже недавно вернулся из армии. Не зная о чем говорить, я спросил, почему он сейчас не в столовой. Он ответил, что голодает. И, в свою очередь, спросил, почему не в столовой я. Я ответил, что тоже голодаю. Дальше разговор пошел проще.
– Так как голодаешь?
– По Брэггу.
– Ух ты! Я тоже!
– Знаешь, я курить бросил…
– И я тоже!
– И матом ругаться…
– Я тоже!!!
– А еще со спиртным завязал…
– И я тоже!!!
– А еще я вегетарианцем стал!
– Я тоже!!!
Для меня это был просто шок: чтобы Генка, хулиган Генка, и бросил вдруг пить?! И курить? Да еще и вегетарианцем стал!!! Это было на грани фантастики – многие думали, что и он, и вся его «банда» обязательно скоро закончат тюрьмой. А он еще и матом прекратил ругаться, и даже голодает по Брэггу!
Придя в себя от шока, я осмелел и сказал то, в чем боялся признаться другим:
– Знаешь, я… в Бога поверил…
– Я тоже!!!
– Ты в кого?
– Я – в Иисуса! А ты?
– А я – в Кришну.
– А кто это?
– Ты, что ли, не слышал? Бхагавад-Гита…
– Нет… Расскажи!!!
Так наша дружба продолжилась, но теперь уже на новом, более высоком витке.
Мы с удивлением обнаружили, что друзья нас не понимают. Мы им говорим: «Вот возьмите, вот здесь почитайте!», а они в ответ – «И что, ты в это веришь?!» – «Да! А ты, что ли, не понял?» – «А мне это вообще не интересно!»
Оказалось, что то, что для нас ясно как день, для других – просто темная ночь. Это было неожиданно – ведь мы думали, что откроем всем нашим друзьям и близким тот новый мир, в котором мы теперь жили. Да, – думали мы, похоже, действительно, «Бог сам выбирает, кому Себя открывать». Однако в происходящем не было никакой мистики – главной причиной непонимания со стороны окружающих было то, что им нравились удовольствия этого мира, он их устраивал, их устраивало привычное восприятие жизни! Нам же ценности этого мира казались никчемными, и поэтому мы с Геннадием понимали друг друга легко, с полуслова. Мы пришли к одной истине с разных сторон и теперь были счастливы, что нашли друг друга, что нам есть с кем обсудить наши мысли. После «Бхагавад-Гиты» я стал понимать Иисуса; и Геннадий считал, что учение Иисуса и «Бхагавад-Гита» – это одно и то же, – разница только в культурных традициях и в том, что Иисус объяснял эти истины притчами, а Кришна дал ее в виде духовной науки. Размышляя о том, что же позволило Геннадию «открыться» для Знаний, я пришел к выводу, что у него было то же качество, что и у меня (и именно благодаря ему мы дружили в школе, хотя и были очень разными) – он был ИЩУЩИМ СВОЙ ПУТЬ и поэтому не принимал бездумно образ жизни других. Только я не принимал его больше внутри, философски, он же – открыто и нагло, бунтарски идя против правил.
Параллельно с учением Иисуса Гена был увлечен Кастанедой, уверяя меня, что наставник Хуан – то же самое, что индийский йог-мистик, только с юмором посмеивающийся над теми, кто «спит». И, стремясь поскорее обрести мистический опыт, Геннадий стал экспериментировать с грибами, которые Дон Хуан с большой осторожностью рекомендовал Кастанеде. Я говорил Гене, что галлюциногенные грибы – то же самое, что и наркотики и что просветления достигают без применения чего-то извне. Увы, он не слушал меня и во время очередного «мистического эксперимента» с грибами умер от отравления.
Я же получил этот опыт, к которому Геннадий стремился, без всяких грибов.
Иногда я видел возле супермаркета кришнаита с небольшим столиком – он продавал индийские книги. Каждый раз я покупал у него по одной. Многое в них мне было непривычно, но их философское совершенство, завершенность мысли и красота внутреннего мира их авторов произвели на меня неизгладимое впечатление. Я нашел наконец совершенную философию, но не знал, как начать применять ее в жизни. Этот парень много раз приглашал меня к себе в дом, куда приезжал его друг-проповедник из Вильнюса, и я всегда обещал, собирался прийти, но всегда что-то отвлекало – дача, дом, еще какие-то дела. И однажды он просто пришел ко мне в дом, взял за руку и повел к себе. Заодно я привел с собой маму.
Как философу, лекция мне очень понравилась. Хоть я и играл роль каверзного оппонента – проверял лектора и приглянувшуюся мне философию на прочность, задавал «в лоб» смелые, с подковыркой, а иногда и с откровенной издевкой вопросы – я всегда получал грамотный, завершенный и гармоничный ответ. Песнопения, молитвы и поклоны я, правда, счел лишними. Я не кланялся, когда кланялись все, и не мог понять, к чему это. Тогда я уже верил в Бога – но в Бога, который везде, и считал, что если Он – вокруг нас (в том числе – сверху, снизу), то единственное правильное выражение почтения Ему – в сердце и в действиях. Зато мне очень понравились их угощения.