Позже я понял, что бунтовал не против Бога, а против того, как священники Его представляют своей пастве и как используют ее необразованность в сочетании с верой в целях эксплуатации. Так же и Ницше, когда написал своего «Антихриста», восставал не против самого Бога, а против внушаемых по отношению к Нему страха и раболепия.
Ницше писал: «…я поверил бы в Бога, который танцует, потому что танец – это естественное проявление счастья. Если Бог есть, то он должен быть всегда счастлив!» Ницше не знал, что одно из имен Бога, записанное в санскритских трактатах – «Натарадж» – «Король танца», «Лучший из танцоров» и что Он – воплощение счастья…
Став комсомольским активистом и борясь с верующими как с «тормозами прогресса», я продолжал свои поиски дальше, веря, что смысл жизни должен отражаться в совершенной, красивой и в то же время простой и практичной философии, приносящей всем радость! Эта философия смысла жизни должна давать исчерпывающие ответы на любые вопросы, рассеивая все сомнения и побуждая всех к позитивному действию в состоянии счастья!
Когда подошло время, я пошел в армию. Армии я не боялся – наоборот, с детства мечтал: когда же я наконец в нее попаду? – потому что мои родители всегда говорили: «Кто не был в армии – тот не мужчина!» Армия для меня была школой мужества. Все лето до призыва я провел в подготовке: спал на бетоне, по нескольку дней жил в лесу. Как и многие идеалистичные парни того времени, я готовился отправиться в Афганистан, в глубине души даже мечтая стать героем посмертно. Но ничего подобного со мной не случилось – я попал вовсе не туда, и даже не в какую-нибудь отдаленную точку Советского Союза, а в самое привилегированное место, о котором другие только мечтали, – в центр Москвы (хотя я, наоборот, хотел туда, где труднее!). Однако я довольно быстро понял, что армия остается армией даже в центре Москвы – еще до восхода, затемно, мы бегали кросс по спящему городу, после чего нас до седьмого пота выжимали на спортплощадке. После сержантской школы я стал сержантом в учебке. Тогда смыслом жизни для меня стала защита советского общества от капиталистов, от их очень тлетворных, потребительских ценностей жизни. Будучи блестяще философски подкованным и к тому же атеистом до мозга костей, до армии я был комиссаром в студенческом стройотряде и в армии стал комсоргом – идеологом роты. Замполит части еженедельно накачивал меня свежей коммунистической информацией, которую я затем с воодушевлением передавал остальным.
Идеология коммунизма, при всех ее недостатках, была мне ближе и дороже, чем что-либо другое: потому что учила бескорыстному служению обществу, самопожертвованию ради блага других, чести, взаимовыручке, равенству, братству – очень чистым идеям, близких к духовным, – и эти идеи были на голову выше капитализма с его пошлостью, жесткостью, конкуренцией, подлостью, беспринципностью, варварством и бесчеловечностью (так нас учили, и потом это все подтвердилось на практике).
Моя служба уже подходила к концу, когда вдруг начался развал СССР – Горбачев, объявив перестройку, дал «зеленый свет» процессам, разрушающим государство. Позже я узнал, что это было успешно спланированное осуществление «Гарвардского проекта» по разрушению главного конкурента Америки изнутри. Расчет был простым: сыграть на алчности членов Политбюро, которые не могли передать свои высокие посты по наследству членам своих семей. Инициированный Западом, каждый из них старался «приватизировать», урвать себе часть народного хозяйства. Каждый воровал в той отрасли, за которую отвечал – и экономика большого и некогда сильного государства была разрушена. Министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе решил, что «лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» – и заявил о своем намерении отсоединить Грузию от СССР и стать ее президентом (на это и был весь расчет, а когда нужный американцам прецедент был создан, Шеварднадзе оттуда убрали). Курсом отсоединения пошли также Эстония, Латвия и Литва – вся Прибалтика. В стране было объявлено чрезвычайное военное положение, введен комендантский час.
В вечерней программе новостей «Время» передавали репортажи о захвате телецентров в Латвии и Эстонии. Революционная власть всегда первым делом захватывает центральные средства вещания – потому что от того, кто стоит у транслятора, зависит, какую информацию будут получать люди, как они будут относиться к происходящим событиям, за кем пойдут, кому поверят. Захватить телевидение – особенно, во время массовых беспорядков, – значит, фактически захватить власть.
Вскоре то же самое произошло и в Литве. Мы смотрели прямой репортаж с места событий – в нем показывали, как националисты окружили вильнюсскую телебашню, пытаясь ее захватить, а батальон Каунасской десантной дивизии, не применяя огня, пытается их от нее оттеснить – и в этот момент нам сообщили, что нашу часть десантируют для подавления восстания в Литве. Командир части вызвал к себе весь младший командный состав и дал соответствующие ситуации распоряжения. Мои же солдаты, многие из которых были из Прибалтики, стали подходить ко мне и предупреждать: командир, мы тебя уважаем, но это – наш дом! Поэтому, как только мы приземлимся, мы сразу переметнемся к «своим», и лучше тебе нам не мешать!
Кремль с давних пор охраняли латышские стрелки – спокойные, флегматичные, они стреляли лучше других, и в отличие от русских были нейтральны к московской политике – революционные настроения были им чужды. И наша часть была одной из особых, резервных – в основном в ней были парни из Прибалтики.
Я сообщил командиру о том, что в моей роте тридцать процентов литовцев, и посылать нас в Литву – это безумие, это все равно, что пытаться потушить пожар керосином. Я просил срочно доложить верховному командованию о том, что, отдавая приказ, оно не учло национальный состав нашей части, и последствия его выполнения могут быть непредсказуемыми, но в ответ я услышал только «Сержант! Приказы не обсуждают! Свободны!»
Сам я родился в Калининграде, а детство прошло на Урале, где родились и два моих брата. Все три сестры моей матери, выросшей в Брянске, вышли замуж в Литве и вдохновили родителей переехать туда жить, поскольку Литва даже во времена тотального дефицита была обеспечена лучше всех остальных регионов. Прибалтика была визитной карточкой СССР, которую она показывала Западу, чтобы продемонстрировать, как хорошо людям живется в Советах. Прибалтика действительно процветала – там находились основные заводы легкой, нефтеперерабатывающей и электронной промышленности, ведущий автозавод микроавтобусов РАФ и т. д.
В Литве я отучился последние два класса школы, потом закончил Вильнюсский политехникум. И теперь передо мной встала дилемма: с одной стороны, у меня был воинский долг, и я должен был его выполнять ради блага других; с другой стороны, я не знал, в чем смысл этого долга – ведь все близкие люди, ради которых я готов был отдать жизнь, сейчас находились в Литве. Я точно знал, что мои двоюродные братья-литовцы, учителя, – особенно патриот Казбарас, – сейчас наверняка стоят возле башни, и завтра мне предстоит встретиться с ними лицом к лицу. Кто прав? Чью сторону я должен принять? Я не знал. Как выяснилось потом, Америке всего лишь нужно было поссорить Литву с Россией, дальнейшее ее не интересовало…