– Разве не сказано в Эведжахе, что нужно убивать алагай любой ценой?
– В Эведжахе сказано, что нужно любой ценой повиноваться шар’дама ка, – поправила Кева. – А шар’дама ка приказал убивать алагай.
Инэвера открыла рот, и Кева подняла палец, повелев ей молчать.
– Но шар’дама ка мертв уже три тысячи лет и унес в могилу боевые метки. В Лабиринте еженощно гибнет больше мужчин, чем рождается за день. До Возвращения нас были миллионы. Сейчас осталось меньше ста тысяч, и все из-за мужчин с их нелепой забавой.
– Забавой? – переспросила Инэвера. – Как может быть забавой защита городских стен от демонов во время священного алагай’шарак?
– Стенам не нужна защита, – объяснила Кева. – Каджи построил Копье Пустыни с двумя мечеными стенами: наружной – по древнему городскому периметру, и внутренней – для защиты оазиса и окрестных дворцов и племен. Между ними – Лабиринт, возведенный на руинах внешнего города. – Она сделала паузу, неотрывно глядя Инэвере в глаза. – Ни одну стену ни разу не проломили.
Инэвера озадаченно уставилась на нее:
– Но как же демоны попадают каждую ночь в Лабиринт?
– Мы пропускаем их, – пророкотала Кева. – Шарум ка распахивает ворота настежь и держит, пока Лабиринт хорошенько не засеется, а потом запирает демонов в Лабиринте для мужской охоты.
Инэвера почувствовала себя примерно как после затрещины Мелан. Голова пошла кругом, и она уперлась ладонью в стену, чтобы устоять на ногах.
– Дыши, – скомандовала Кева. – Найди свой центр.
Инэвера подчинилась, задышала глубоко и ритмично, успокаивая и тело, и колотящееся сердце.
Это помогло, но не настолько, чтобы полностью избавиться от накатившего гнева. Часть ее хотела бить по лицу все мужское население города. Она считала Соли и отца храбрецами, а еженощную жертву, которую они приносили, входя в Лабиринт, – священной. Но если достаточно просто закрыть ворота…
– Вот… недоумки, – выдавила наконец Инэвера.
Кева кивнула:
– Но недоумки они или нет, а най’дама’тинг не вправе несерьезно относиться к их жертве.
Инэвера вспомнила о наказании, которому Кева подвергла Мелан, и покраснела. Поклонилась.
– Я понимаю, мать.
– Мать? – вскинула брови Кева.
Инэвера закусила губу.
– Разве не так обращаются обрученные к невестам?
От глаз Кевы разошлись лучики, что Инэвера сочла улыбкой.
– Нет. Мелан сказала так, потому что она моя дочь.
Час от часу не легче.
– Вы назвали матерью Кеневах…
– Правильно, – кивнула Кева. – Я наследница дамаджи’тинг.
У Инэверы сжалось сердце. Кева всегда казалась строгой, но справедливой. Не другом, наверное, но и не врагом. Но теперь…
– Дыши, – снова повелела Кева и подняла руку в ожидании, пока Инэвера обретет центр. – Я тебе не враг. Я выросла со знанием того, что занимаю среди дама’тинг второе место во власти, но давно смирилась с мыслью, что не наследую матери во главенстве над женщинами из рода Каджи. Мелан еще предстоит принять эту истину и согнуться под ее ветром, и я молю Эверама, чтобы со временем ей это удалось.
Умиротворяющая ладонь Кевы сменилась наставленным пальцем.
– Но не заблуждайся. Я не враг, но и не друг. Для грамотного, сильного и смиренного перед лицом Эверама руководства дама’тинг из рода Каджи нужна особенная женщина – такая, как моя мать. Если окажется, что ты недостаточно сильна, грамотна или смиренна, чтобы выжить и облачиться в белое… – она пожала плечами, – значит, такова инэвера.
От щек Инэверы отхлынула кровь, но она сосредоточилась на дыхании и сохранила свой центр.
– Да, дама’тинг.
– Хорошо, – произнесла Кева. – Ступай за мной.
Она вышла из палаты, и Инэвера последовала за ней в потайные ходы Подземного города, которые вели к дворцу дама’тинг. Большинство туннелей освещалось метками, что тянулись вдоль стен непрерывными линиями вверху и внизу.
В апартаменты дама’тинг их впустил тот самый евнух, с которым Кева заговорила накануне, – обнаженный, в одних золотых кандалах. Лишенный ядер, он обладал, однако, внушительным мужским органом, и Инэвера невольно приковалась к нему взглядом.
– Что, хорош? – улыбнулась Кева. – Хавель – мой любимец, опытный любовник и верный слуга. Но боюсь, сейчас тебе придется отвести от него глаза. Ты познаешь его мастерство напрямую при обучении постельным пляскам.
«Обучении постельным пляскам?» Инэверу захлестнула волна тревоги, хотя за ней скрывалась и толика любопытства.
Кева не дала ей времени на размышление. Взяла квадратный ящичек с мелким белым песком и тонкими палочками. Сверху и снизу имелись пазы, позволявшие сдвигать панель и разравнивать песок. Кева протянула Инэвере палочки:
– Утром ты видела, как я нарисовала пять меток. Начерти их.
Инэвера сжала губы, но взяла палочку и закрыла глаза, чтобы зримо представить каждую метку. Она нарисовала восьмиугольник, как сделала Кева, поставила метку в каждом углу. Четыре разные, а пятая, четырежды повторенная, соединила их. Инэвера держала палочку близко к концу, как перо, четко работала гибким запястьем по ходу начертания извивистых символов. Закончив, с гордостью подняла глаза.
Кева мучительно долго изучала ее труды. Потом буркнула:
– Шарусак тебе дался лучше. Силу удержат только две метки, да и то еле-еле.
Инэвера приуныла, а невеста сдвинула панель, уничтожая ее работу, и взяла палочку.
– Начнем с сифонной метки. Это – клыки демона. – Кева нанесла на песок две кривые отметины, а Инэвера склонилась и пристально всмотрелась. – Они соседствуют с каждой меткой или скрываются в ней, притягивают в символ магию. Окончательную форму этой силе придают очертания метки.
Она продолжила рисовать, держа палочку за дальний конец.
– Посмотри, каким прямым остается мое запястье. Я двигаю кисточку плечом, а не кистью. Самые сильные метки получаются, когда рисуешь их непрерывной линией, а это нельзя сделать одним запястьем.
Кева быстро нарисовала сифон, и Инэвера поняла, насколько слабой оказалась ее память. Она покраснела от стыда, но Кева ничего не заметила, разровняла песок и вернула ей палочку.
– Еще раз.
Инэвера повиновалась, но держать палочку, как показала Кева, было неудобно, и во второй раз метки получились даже хуже.
Кева снова стерла рисунок. Ее глаза не выражали ничего.
Когда Инэвера вернулась в Каземат, рука у нее ныла от палочки, а мочевой пузырь готовился лопнуть. Ее одежда еще была запятнана кровью шарума.
Но все это воспринималось как бы издалека, она без труда игнорировала телесный дискомфорт. Мелан и Асави оказались заняты, и Инэвера в конце концов смогла помочиться и выкупаться.