— К-хм… В общем, выехали мы. Прошло, по моим подсчетам, около часа, как вдруг, невесть откуда, появились фашистские самолеты и принялись расстреливать нашу колонну. В которой было, если не ошибаюсь, шесть бортовых полуторок…
Самолеты летели на бреющем. Один из них кружился над колонной так низко, что при желании можно было рассмотреть лицо летчика, его зловещий и одновременно торжествующий оскал, с которым он сбрасывал бомбы и расстреливал в упор из пулемета бросившихся врассыпную людей. Пули свистели, цокая по металлу кабин и насквозь прошивая доски бортов. Одна из бомб ударила прямо перед головной машиной, и та, не успев затормозить, въехала в полынью. По счастью, ушла под воду не сразу, а лишь через несколько секунд. За которые двое расторопных бойцов успели выбросить» из кузова нескольких детей…
— Началась неразбериха, суета, подлинная паника. Я бросился к Люсе и к девочке. Помог им выбраться из кузова на землю, вернее, на лед, и стал уводить подальше от грузовика. Надеясь, что самолеты нацелились, в первую очередь, на машины…
Их полуторка шла в колонне четвертой. Едва водитель остановил машину, Самарин в паническом страхе перемахнул через борт и сломя голову бросился прочь. Людмила подхватила на руки испуганную Оленьку, спрыгнула с нею на снег и неловко упала, подвернув ногу. Нашла силы подняться. Прятаться было негде — кругом простиралась сплошная ледяная, местами уже обагренная кровью равнина. Заметно прихрамывая, женщина понесла девочку просто подальше от грузовика, проваливаясь в снег едва не по колено.
Тем временем очередное звено самолетов приблизилось к колонне, и снова зачастили-застрекотали пулеметы. И тогда Людмила в отчаянии бросила Оленьку перед собой на снег, а сама упала сверху, закрывая детское тельце своим телом. Она успела — уже в следующую секунду пулеметная очередь, выбивая маленькие фонтанчики крови, прошила спину Людмилы.
Люся Самарина сделала все, что смогла, и даже более того — не сумев спасти жизнь дочери собственной, она подарила жизнь дочери своей подруги.
— Казалось, этот кошмар никогда не закончится. Наконец, они улетели, и я увидел лежащую рядом с собой Люсю. Мертвую. Я… Вы… вы даже представить себе не можете, Владимир Николаевич, что я испытал в ту ужасную минуту.
— Отчего же? Могу. Представить.
— Но, слава богу, хоть девочка осталась жива.
— То есть Ольгу не задело? Даже не ранило?
— Нет, обошлось. Вот только с нею случилось что-то навроде шока — она перестала говорить. Представляете? То всю дорогу щебетала, несла какие-то детские глупости. И вдруг — как отрезало. Верите-нет? Я думал, у меня сердце разорвется, на нее глядючи.
Посчитав свою задачу выполненной, вражеские самолеты улетели, сопровождаемые запоздалым ответным огнем наших зениток.
Из шести вышедших на маршрут грузовиков на ходу остались только два. Старший колонны принял решение собрать в них детей, женщин с грудными младенцами и раненых и как можно скорее отправить их на Большую землю. Остальным предстояло остаться в ожидании прибытия нового транспорта. И пока мужчины пробивали в снежной целине объезд полыньи, в которой затонула головная полуторка, началась погрузка, сопровождаемая истошным детским плачем и женскими причитаниями.
Самарину совсем не климатило несколько часов проторчать на морозе. Подхватив на руки Оленьку и не забыв при этом про оба счастливо уцелевших чемодана, он решительно протиснулся к грузовику.
— Товарищ начальник! Я… я не могу отправить дочку одну. У нее шок, и она, кажется, тоже ранена. Ее надо срочно к врачу.
— А почему вы, а не?.. Где ваша жена?
— Она погибла.
— Сочувствую.
— Так как же, товарищ начальник? Очень уж плоха девочка наша.
— Ну хорошо. В порядке исключения, раз уж и девочка тоже… Грузитесь. Э-э! Да бросьте вы уже свое барахло! Тут людей сажать некуда, а он!..
Самарин покорно поставил чемоданы на снег и подсадил Оленьку к борту, где ее приняли дети постарше. Дождавшись, когда начальник колонны отвернется, он ловко забросил в кузов один из чемоданов (самый ценный, с продуктами и с тщательно спрятанной Юркиной «платой за проезд») и шустро, что та обезьяна, вскарабкался следом.
— Алексеич! — через пару минут крикнул водителю старший колонны. — Всё! Полны коробочки! Трогай!
Две полуторки, провожаемые тревожными взглядами остающихся взрослых, отправились в путь, осторожно огибая место гибели головной машины.
— Ленинградцы! Приказываю отставить сырость! Через три-четыре часа машины вернутся и доставят вас к вашим чадам. А пока — разбирайте борты, станем костры разводить. Иначе доставлять некого будет. Замерзнем на хрен!
— По прибытии оказалось, что перебраться на другой берег Ладоги — это даже еще не полдела, а четверть. Почти двое суток мы провели на станции. Холод, жрать нечего. Поезда, которые в тыл, сплошь санитарные, гражданское население не сажают. Но я чувствовал ответственность за судьбу больного ребенка. И когда на станцию прибыл очередной эшелон, решил снова попытать счастья.
Перешагивая через железнодорожные пути, Самарин шел к санитарному поезду, волоча за руку Ольгу. Малышка не поспевала за взрослым: хоть и старательно шаркала-семенила ножками, но постоянно спотыкалась, раздражая Самарина и этим, в частности, и самим фактом своего существования, в целом. Еще бы! В одночасье сделаться вдовцом с чужим ребенком-хомутом на шее, положеньице — хуже не придумаешь.
Левая рука Евгения Константиновича крепко сжимала ручку чемодана, с которым он не расставался ни на минуту…
— Стой! Гражданским лицам не положено! Эшелон санитарный.
— Товарищ боец! Вы нам не подскажете: в каком вагоне начальник эшелона?
— Товарищ Потапова?
— Да-да, именно.
— А вам она зачем?
— Нас к ней направил. Начальник станции, — соврал Самарин.
— Ну, если направил, тогда третий вагон с головы.
— Огромное вам спасибо. Идем, Лёлечка…
— Начальником поезда оказалась тетка лютая. Эдакая баба с яйцами. Вам наверняка знаком, Владимир Николаевич, подобный типаж?
— Знаком.
— У такой даже снега зимой не допросишься. Так что в процессе нашего непростого общения я несколько раз менял тактику: сначала требовал, взывал к совести и к клятве Гиппократа, затем унижался, практически бухался наземь и ползал перед ней на коленях. И в конечном итоге уломал…